статс-секретарем! Храповицкий один не справляется…
***
Екатерина и сама подумывала о том, чтобы приблизить к себе Державина. Устав от внутренних и внешних политических бурь, она мечтала обрести умного, преданного, но независимого в суждениях друга, с которым можно на досуге поговорить о литературе и жизни. А Платон Зубов, сблизившись с Державиным, надеялся, что поэт напишет о нем хвалебную оду, возвеличив его имя в истории.
Увы… И государыня, и ее фаворит просчитались. Получив должность императорского статс-секретаря по принятию прошений, истосковавшийся по службе Державин с головой окунулся в работу и усердно исполнял свои обязанности, не отвлекаясь на посторонние дела. Теперь он писал не стихи, а резолюции на сотни жалоб и прошений, поступающих императрице, сортировал письма по важности, по частоте проблем, по сословным группам…
Ни одна мелочь не ускользала от его цепкого взора, ни одна просьба не оставалась незамеченной, какой бы пустяковой она ни казалась. Его напарник, статс-секретарь Александр Васильевич Храповицкий, чей стол всегда был аккуратен и девственно-чист, поначалу удивился непомерному рвению коллеги, а потом стал втихомолку подбрасывать ему свои наиболее запутанные и трудоемкие дела, чего увлеченный работой Державин даже не замечал. Он был счастлив: наконец-то ему дали дело по плечу. И в то же время дело нужное, важное… Сколько людей годами ищут справедливости в чиновничьих кабинетах! Разве он забыл, как они с матерью когда-то томились в очереди у дверей городской управы с жалобами на самодуров-соседей? Теперь все дела можно решить за считаные минуты! А в особых случаях — напрямую обратиться к императрице, кратко объяснив ей суть дела.
И стал Гаврила Романович носить по утрам мудрой Фели-це кипы бумаг… а она ждала от него стихов!
— Постой, постой, голубчик, — сетовала Екатерина Алексеевна, просматривая очередное прошение, — остынь, не все сразу. Поумерь пыл!
— Дела мною изучены, ваше величество! Вам остается лишь начертать высочайшую подпись.
— Под этим? Да тут замешаны мои первые министры!
— Государыня, с них-то самый большой спрос! — горячился Державин. — Они ведь — столпы России! А коль они с гнильцой?
Екатерина, вздыхая, подписывала бумаги. Она еще не потеряла надежду сделать из поэта доверительного друга и приятного собеседника. Как-то раз, окончив работу, она усадила Державина в низкое креслице (любила такие) и, присев рядом, завела душевный разговор:
— Вот ты, Гаврила Романыч, все о справедливости печешься, вельмож ругаешь, а сам-то тоже не прочь возвыситься да хорошо пожить, так ведь?
— Именно так, государыня. Но что значит — хорошая жизнь? По мне, так это не богатство, не знатность и даже не царская милость… А честная служба Отечеству!
— Ишь, какой! Однако, должность кабинетного секретаря ты принял с радостью?
— Высокая должность, коей вы меня удостоили, дает возможность принести больше пользы. А знать, что труды твои не напрасны — это ли не счастье?
Екатерина усмешливо сощурилась и проговорила, дразня:
— Сии слова не раз доводилось мне слушать! Но скажи честно: сам-то небось завидуешь князьям-рюриковичам? Фамилия твоя хоть и благозвучная, да не родовитая.
Державин сдвинул угловатые брови и ответил стихами:
Я — князь, коль мой сияет дух,
Владелец — коль страстьми владею,
Болярин, коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг!
Екатерина Алексеевна выслушала молча и жестом отпустила секретаря. Задушевной беседы не получилось…
***
Прошло почти два года, прежде чем Державин полностью разочаровался в своей государыне. Богоподобная царица, которая в его воображении воплощала совершенную добродетель, оказывается, осыпала милостями тех, кого он бичевал в стихах! Она умело пользовалась пороками своих министров, сановников, генералов. Сознательно прощала им многие проступки и даже преступления, чтобы потом полностью подчинить себе их волю и сделать послушным орудием в управлении государством. Правдолюбец Державин был ей совершенно не нужен. Она взяла его к себе вовсе не для того, чтобы вывести на чистую воду "властителей и судей", а чтобы отдохнуть душой в лоне его поэзии. Кто мог подумать, что он так ревностно примется за дело?
Все это Державин понял не сразу. Трудился на износ, не обращая внимания на колкости придворных, давно заметивших, что государыня не в восторге от его бурной деятельности. Безбородко уже остерегался читать вслух стихи Державина, а Зубов, так и не дождавшись от поэта хвалебной оды в свою честь, стал угрюмо сторониться его.
Меж тем жизнь Екатерины Алексеевны тоже была далеко не безмятежной. Если молодой фаворит еще терпел ее, делая вид, что любит, то отношения с сыном перешли в открытую вражду. Однажды она узнала, что Павел укрепляет свой Гатчинский дворец артиллерийскими батареями, и в смятении поделилась с Державиным:
— Вот до чего дожила, Гавриил Романович… Сын от матери войсками обороняется! Что ж мне теперь делать? Ставить пушки в Царском Селе?
Он потупил глаза, перебирая бумаги.
— Чего молчишь?! — вдруг взорвалась она. — С тобой государыня разговаривает!
— Потому и молчу, ваше величество, что не пристало мне, простому дворянину, судить наследника с императрицей.
Ее водянистые глаза превратились в льдинки. Несколько мгновений она холодно глядела на Державина, словно хотела заморозить его своим взглядом. Потом сказала негромко, но отчетливо:
— Gehweg![12]
***
В 1793 году Державина перевели на службу в Сенат. Чтобы слегка подсластить пилюлю, Екатерина Алексеевна пожаловала ему чин тайного советника, что по Табели о рангах соответствовало генеральскому чину, и наградила орденом Святого Владимира 2-й степени. Но все-таки он понимал, что это была почетная опала.
— Доволен, Гавриил Романович? — как-то мимоходом спросил его Зубов, одарив очаровательной улыбкой.
— Отчего же мне не быть довольным? Я начинал простым солдатом, а дослужился до генерала.
— Да уж лучше бы стихи писал! Больше бы имел и от Катерины, и от меня.
Державин усмехнулся и продекламировал:
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: "Пой, птичка, пой!"
Глава 15
"ПЛЕНИРА… ГДЕ ТЫ?"
Никто из придворных не пожалел о его уходе, кроме статс-секретаря Храповицкого, который при Державине два года бил баклуши, сваливая на него все самые сложные дела.
В Сенате Державин завоевал известность как самый педантичный блюститель закона. Князь Александр Вяземский, с которым он когда-то враждовал и ломал копья, к тому времени умер, и служба не доставляла никаких неприятностей. Доходы его выросли, и вскоре он построил собственный дом на Фонтанке: красивое трехэтажное здание, нарядное снаружи и уютное внутри. В нем часто собирались желанные гости. Именно о таком доме — веселом, полном друзей, всегда мечтала его
