Я узнаю, что папа и ба были со мной в больнице и не отходили от меня, пока я не пришла в сознание.
Проломленный череп, два сломанных ребра, обширные синяки, остановка сердечной деятельности. То есть сердечный приступ.
Я была мертва, когда Бойди и папа вытащили меня из воды.
Я была сбита машиной, без сознания отброшена в воду, утонула и перенесла сердечный приступ.
(На тот случай, если вам интересно – а я знаю, вам будет интересно – у меня не было «околосмертных переживаний»: я не видела саму себя, паря над происходящим, меня не влекло навстречу яркому свету – ничего такого. Я вообще ничего не помню.)
Так что я была мертвее мёртвого, настоящая покойница.
Теперь, впрочем, я сижу на кровати.
И у меня всё болит.
Ба и папа оставались в больнице, пока я не «стабилизировалась» – по очереди дежурили у моей койки или спали в специальной комнате для родственников пострадавших в аварии.
Ба много плачет. Постарела словно лет на двадцать. Всё говорит: «Прости, Бу. Прости. Мне так ужасно, ужасно жаль».
Па тоже много извиняется, но не плачет. Вместо этого он стискивает мою руку – иногда слишком крепко, но я не против.
Думаю, он извиняется за то, что сбил меня, что, вообще-то, не его вина.
А ба извиняется за всю мою жизнь.
Приходят и уходят медсёстры.
Доктора светят мне в глаз фонариками, бормочут что-то друг другу и задают вопросы вроде «Как тебя зовут?», чтобы проверить, в норме ли мой мозг.
Невидимость никто не упоминает.
Это хорошо.
Глава 89
Несколько дней спустя навестить меня приходит Бойди, и в итоге у меня всё начинает жутко болеть, потому что он меня смешит, а у меня вообще-то рёбра сломаны.
Он приносит мне цветы! Мне раньше никогда в жизни не покупали цветов, и это мило.
– Всё норм, Эфф? – Выражение лица у него торжественное. – Спёр вот тебе. Какой-то чувак дальше по коридору коньки отбросил, так что я решил, они ему больше не понадобятся.
Я таращусь на него с выпученными глазами.
Бойди сохраняет невозмутимый вид, но надолго его не хватает.
– Да шучу я! Пришлось на денёк отказаться от пончиков, чтоб купить тебе этот веник.
Тут мне становится смешно. Он шутит над собой, надо мной, над всем, и, как только я начинаю смеяться, я сразу же стараюсь прекратить, потому что это больно, но не могу, и охаю так громко, что одна из медсестёр заглядывает в палату и цыкает на Бойди, который уже угощается бананом из миски с фруктами в ногах моей кровати.
Я лежу в отдельной палате, не в общей, возможно, потому, что я только что из отделения интенсивной терапии, и папа вышел и оставил нас вдвоём.
Бойди сидит на кровати, чистит банан и откусывает здоровенный кусок.
– Рад, что ты выкарабкалась, Эффи, – говорит он с набитым ртом. – Если б ты дала дубу, такая заваруха бы началась. А так выходит, что я герой. Фпасибо за это!
Я чувствую, что опять начинаю смеяться.
– Не за что! – говорю я.
– Нет, серьёзно. Люди смотрят на меня как-то по-другому. Я больше не просто какой-то жирный лондонский горлопан, – он делает паузу и смотрит на меня, доедая банан. – Я знаю, что они говорят, что думают. Я не тупой. Но это просто я. Я тот, кто я есть. Громковатый, нагловатый. Никем другим я быть не могу. Не нравится вам это – ну и пофиг.
– Но мне это нравится.
Он расплывается в улыбке.
– Ну что поделать. У тебя просто вкус паршивый, видимо! Ты будешь этот виноград?
Медсестра возвращается с термометром и мерным стаканчиком с обезболивающим. Пока она измеряет мне температуру, Бойди угощается виноградом, подбрасывая ягодки вверх и ловя их ртом.
Он доедает виноград и достаёт что-то из кармана: мобильник Джесмонда Найта.
– Он сегодня вечером возвращается с экскурсии. Телефон у него теперь чистый, как попка младенца.
– Постой-ка, Бойди. Это же кража, не так ли? В смысле, ты ж фактически украл его телефон.
Бойди ухмыляется.
– Я? Думаю, ты хочешь сказать «мы». Кроме того, кража – это когда ты намереваешься навсегда лишить владельца его имущества. А это просто одалживание. Думал сунуть его в щель для писем по дороге домой.
Когда медсестра уходит, Бойди подтаскивает стул к моей кровати и наклоняется поближе.
– Так что… они что-то нашли? Врачи? Что-нибудь странное? Какие-нибудь отсутствующие или невидимые части?
Я мотаю головой.
– Ты им не сказала?
Снова мотаю.
– Зачем бы мне? Это никак не связано с аварией.
– Но поэтому твой папа тебя не увидел. Поэтому всё случилось.
– И я снова стала видимой, когда умерла. Прямо как и мои слёзы, рвота, кровь. Доказательств нет никаких. Всё, что осталось, – последняя горстка порошка. Он же ещё у тебя, правда?
Его молчание красноречивее слов.
Наконец он бормочет:
– Он лежал в кармане моих штанов. Я был в них, когда нырнул за тобой в воду. Он весь растворился.
– Весь?
Бойди кивает.
Я даже не злюсь. Скорее, наоборот, чувствую облегчение.
Тем, кто знает меня лучше всех, известна правда.
А все остальные? Что ж, «Экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств».
Я тянусь, морщась от боли, за ноутбуком и открываю его. Я собираюсь показать Бойди видео, которое сняла, когда в последний раз делалась невидимой, но вспоминаю, что я там голая. Я не хочу его смущать, так что проматываю до момента, где я лежу в солярии и всё не так сильно видно.
