покрывал криво оторванный от газеты листок паучьими буквами:
– Приезжайте в Ленинград, – он покусал карандаш, – мы с друзьями покажем вам город, проведем в музеи, погуляем… – Аня подняла бровь:
– Летом, в белые ночи. Возьмем с собой Павла, у него будут каникулы… – выдохнув дым, Надя неслышно сказала:
– Павел словно оружие против незваных ухажеров. Кто захочет иметь дело с подростком… – до них донесся громкий голос брата:
– Никогда в жизни ты такого не напишешь… – он издевательски прищурился, – ты у нас мастер компромисса:
– Под шелест листьев и афиш ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь Париж… – Павел схватил из банки дымящийся окурок:
– Я не сомневаюсь, что тебя пустят и в Нью-Йорк и в Париж… – Аня отозвалась:
– Еще и с дурно воспитанным подростком. Ты говорила, что поэту к тридцати годам, а Павел с ним разговаривает, как с приятелем по школе… – Надя затянулась сигаретой:
– Скорее, с неприятелем, но он прав… – она внезапно спросила:
– Иосиф, а вы пойдете на компромисс, чтобы вас напечатали… – упрямые глаза ленинградца напомнили ей взгляд доктора Эйриксена. Он поднял голову от газеты:
– Мое дело писать, а остальное, – он повел рукой, – остальное, это не о поэзии, дорогие девочки-сестры… – собеседник Павла, высокий молодой человек в модном кашемировом свитере, раскраснелся:
– Я написал «Бабий Яр», напишу и об этом. Стихи напечатают, о перезахоронении должны знать все… – он поднялся, слегка покачиваясь:
– Послушайте! Безмолвствовал мрамор, безмолвно мерцало стекло, безмолвно стоял караул… – его голос перекрыл внезапно оживший приемник:
– Ночные новости из Лондона. Завтра в Москве будет объявлено о переименовании Сталинграда в Волгоград… – Аня сжала руку Нади:
– Я верю, что теперь все пойдет по-другому… – окурок зашипел в банке, Надя залпом выпила коньяк. Колючие звезды ноября мигали над Москвой, во дворе завывал ледяной ветер:
– Пусть она окажется права, пожалуйста… – попросила Надя, – мы вырвемся отсюда, найдем нашу семью… – Надя погладила ладонь сестры: «Обязательно».
Часть пятнадцатая
Европа, весна 1962
Париж
Дорога от дома на набережной Августинок до лицея святого Людовика, рядом с Люксембургским садом, занимала у Пьера де Лу двенадцать минут. Занятия начинались в восемь утра. Ровно без четверти восемь Пьер, любивший поспать, скакал вниз по широкой лестнице дома, украшенной витражами и мозаичным полом. Консьержка, мадам Дарю, появлялась тоже в восемь. Оказавшись на первом этаже, Пьер обычно оставлял в щели запертой двери ее комнаты записку.
Мать немного успокоилась, как называл это Пьер. Лаура доверяла мадам Дарю уборку квартиры. Два раза в неделю в парадной появлялся парнишка в униформе магазина Фошона, обремененный свертками и пакетами. Овощи, фрукты и молоко покупали Пьер или мадам Дарю. Он бегал и за вином на рю Мобийон. Ни в грош не ставя бутылки из магазинов, мать признавала только личный погреб месье Жироля, хозяина Aux Charpentiers:
– У дяди Анри свои связи с виноделами, – ожидая зеленого сигнала светофора, Пьер взглянул на часы, – мама права, лучшего бордо в Париже не найти… – мать наотрез отказывалась ездить на такси. Если Лаура хотела пообедать в ресторане, месье Жироль сам забирал их на служебном грузовичке:
– Дядю Анри она не считает агентом нацистов, – невесело подумал Пьер, – его, мадам Дарю и семью… – с остальным Парижем дело обстояло хуже. Лаура не появлялась в лицее, обсуждая школьные дела Пьера по телефону. На плече подростка болталась холщовая сумка с нашивкой, кубинским флагом
– Нечего обсуждать, все понятно. Через год я выпускаюсь, иду в полицейские рекруты. Сэм Берри всего на год старше меня, а он закончил поварской колледж и нанимается на работу… – о планах кузена рассказал приехавший на пасхальные каникулы из Швейцарии младший Жироль, Филипп:
– Сэм пока не возвращается в Плимут, – заметил приятель, – он хочет попытать счастья в Европе. Он устроится в отель или на личную кухню какого-нибудь богача…
Светофор на бульваре Сен-Мишель славился, как называл это Пьер, задумчивостью. На тротуаре скопилась небольшая толпа, сзади хмыкнули:
– Кажется, президент едет. Завели американскую моду устраивать кавалькады на деньги налогоплательщиков. Постыдились бы, мы только что потеряли Алжир…
В марте в Эвиане, правительство подписало соглашения, заканчивающие войну с Алжиром. Три недели назад, еще до Пасхи, французы одобрили документы на всенародном референдуме:
– Вашим десяти процентам несогласных только бы бряцать оружием, – немедленно встрял еще кто-то, – вы, наверное, не встречали гроб с телом сына в аэропорту Орли. Зачем нам Алжир, где проливалась кровь французов… – Пьер издалека заметил перемигивающиеся огоньки машин сопровождения:
– Точно, едет де Голль, – подросток невольно подтянулся, – интересно, где он был. За городом, что ли, с кем-то встречался… – мимо пронесся черный Ситроен с затемненными окнами:
– Ничего внутри не разглядишь… – ажаны наконец переключили светофор, – но мне на эскорт президента рассчитывать не стоит. Сначала я пойду регулировать уличное движение… – матери о своих намерениях Пьер пока не говорил. Для всех, включая преподавателей в лицее, он готовился в следующем году поступить в Эколь де Лувр:
– Маме и незачем навещать школу… – он щелкнул зажигалкой, – технические предметы я кое-как вытягиваю, а по истории и языкам я лучший ученик…
Политику в лицее не обсуждали. Кубинский флаг на сумке Пьера комментариев не вызывал:
– Все знают, что покойный папа был коммунистом… – витрины на бульваре успели украсить первомайскими плакатами, – форму я ношу, а что нашито на сумке, мое личное дело… – джинсы в лицее не разрешались. Учеников обязывали надевать белые рубашки с галстуками:
– Кеды тоже не позволяют, – усмехнулся Пьер, – сегодня последним уроком была физкультура… – снятый галстук торчал из сумки.
Дорога домой всегда занимала больше времени. Пьер мог забежать с черного хода в музей Клюни, где он три раза в неделю занимался с тамошним куратором. Иногда он застревал у букинистического развала на углу рю Серпан или шел на дневной сеанс в какую-нибудь киношку из усеивающих бульвар. Мать выдавала ему щедрые карманные деньги:
– На «Вестсайдскую историю» меня все равно не пустят, – он разглядывал афишную тумбу, – мне еще не исполнилось шестнадцати лет. Ужасная косность, и это в наше время… – рядом с плакатом фильма черные буквы пересекали белое пространство афиши: «Беккет. Дате. Счастливые дни»:
– Больше ничего и не требуется, – восхищенно вздохнул Пьер, – представления начинаются после первого мая, а билеты раскупили до Пасхи. Ладно, Хана меня проведет на все фильмы… – кроме «Вестсайдской истории», он хотел посмотреть «Мыс страха» и «Бокаччо-70».
– Итальянцы молодцы, – подумал Пьер, – отличное кино снимают… – кроме Ханы, на фильмы его мог взять и старший брат. Джо знал, что Хана возвращается в Европу:
– Мама до Пасхи послала ему телеграмму, то есть я послал… – Пьер припустил к реке, – она каждый день спрашивает, нет ли ответа… – весеннее солнце золотило его белокурые волосы. Подросток подмигнул девчонке, спустившей стройную ногу с велосипеда, тоже ожидающей на светофоре. Зардевшись, нажав на звонок, девица ринулась вперед:
– Надо найти подружку, – решил Пьер, – хватит, у многих парней в лицее все случилось. Водку я пил… – мать позволяла ему немного вина за обедом, водку он попробовал с приятелями, – травку курил, пора перейти к более серьезным делам. То есть не серьезным, в нашем возрасте это развлечение…
Задержавшись в цветочной лавке у фонтана святого Михаила, Пьер выбрал для матери фиалки. Выходя на улицу, он поймал в витрине парфюмерного магазина напротив проблеск бронзовых волос:
– Как у тети Марты, но что ей делать в Париже? Максим поступает в Кембридж, Маленький Джон идет в военную академию Сандхерст. Она сидит в Лондоне, надзирает за их подготовкой…
В гулком подъезде на набережной Августинок приятно пахло свежей выпечкой. Мадам Дарю распивала полуденный кофе с бриошью:
– Пришла телеграмма от месье графа, –
