Я попятился, уворачиваясь от очередного удара, споткнулся и упал на спину. Угр от такой моей неуклюжести сначала опешил, а потом зарычал радостно и прыгнул вперёд.
Воля Чернобога! Не долго же я продержался, ну да Малюта за меня отплатит…
И тут я услышал:
– Брат…
Милонег подталкивал мне меч – наш меч. Я кувыркнулся через плечо, пальцы привычно обняли рукоять, – и выбросил клинок вперёд по короткой дуге. Черноволосый прянул, но поздно: сталь прочертила кровавую полосу по животу, рассекая плоть и воздух единым движением, и он заорал, но не от боли – что ему боль? – от обиды, что проиграл. А я выдохнул: нет, нет, какой там Чернобог… Светлые боги со мной, не иначе. Я посмотрел вверх, и на мгновенье мне показалось, что под облаками мелькнул силуэт большой птицы… Мать Сва-Слава, спасибо тебе!
Черноволосый выронил топор, прикрыл рану ладонями и побрёл к краю западины. С каждым шагом он приседал ближе к земле, и последнюю сажень уже полз. Добравшись до края, он привалился к откосу, посмотрел на меня злыми глазами и прошипел:
– Хорощ… Хорощ…
Да, я хорош. Я лучше его. От такой раны он не оправится, не встанет на ноги и не умрёт слишком быстро. Истекая кровью, он успеет оценить мою силу и свою глупость, и вспомнит киевские причалы, сожжённую лодью, Метелицу, Тихомира и два десятка иных моих товарищей, которые по его воле ныне обитают в Нави… Устал. Как же я устал сегодня. Пора заканчивать всё это. Было время, когда сошлись трое на перепутье небесных тропинок: Сварог, Перун и Макошь, и решили, что не почто людям зря кровь в сражениях лить. Пусть прежде битвы двое самых сильных гридей от каждого войска сойдутся в поединке, и от чьей стороны гридь верх возьмёт, те и будут победителями. А иные пусть отступят, и на том боги клятву дали и нарекли сей закон Божьим Судом. Сегодня я верх взял, но отступать наёмники не собирались. Все законы божьи они давно забыли, и не мне их в том винить, ибо сам наёмником был.
– Убейте их, убейте! – заверещал ромей, и ткнул в мою сторону пальцем. – Голову мне его, голову! И Милославушку… Милославушку не обидьте.
Рядом со мной снова встал Малюта.
– Ну что, сынок, настало наше время?
– Настало.
– Не иначе в Сварге сегодня пировать будем?
– А вот здесь дудки. Со свиным рылом да в калашный ряд? Торопишься, отец. Это только князья да мужи нарочитые прямиком в Сваргу уходят, а нам сей путь заслужить нужно.
– Ну так пойдём и заслужим.
– Пойдём.
И мы пошли.
21
Сказала – и осеклась. Случалось, перечила я батюшке и даже язык показывала, но чтоб так, чтоб условия ставить. Я решила, что батюшка сейчас дланью своей отцовской хорошенько меня отшлёпает. Положит, как бывало, поперёк колена и… Ну и пусть, от своего я всё одно не отстану! Я стиснула кулачки, прижала их к животу и нахмурилась.
И батюшка что-то увидел в моём взгляде. Увидел и принял. И ответил:
– Дорогу показывай.
Я развернулась и побежала назад к западине. Усталости как не бывало; боги откликнулись на мою молитву: прислали батюшку с дружиной, дали ума настоять на своём. Спасибо вам, век не забуду. Теперь нужно торопиться. Суровые мужи, увешанные оружием и бронёй, едва за мной поспевали. Некоторые ругались, тяжело с таким грузом на плечах по жаре бегать. Но меня их ругательства заботили мало. Я не о них, я о Гореславе радела. Надо успеть… Успеть только… Успеть…
И мы успели.
Взбежав на пригорок перед западиной, я увидела, как ромеевы люди рубили мечами малую дружину моих русов. Первыми бились Гореслав и дядька Малюта – рядом, плечом к плечу, как и положено отцу с сыном. С боков отбивали наскоки наёмников близнецы… Я приложила ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца: нет, только один отбивал, второй опустился на колени, держась за голову. Его подхватил под мышки Борейка, потащил к водоёмине, а Тугожир и Добромуж, заступили освободившееся место.
Фурий стоял на телеге и размахивал ручонками. Кричал что-то. Подле него трясся от страха Своерад. Мне так подумалось, что купчина этот сродни Сухачу: пока опасности нет, он смелый, а как угроза подступит, так сразу осиновым листом обращается. Сухач, кстати, от нас отстал, сказался больным на ноги, и плёлся теперь позади тётки Бабуры, хотя ей точно торопиться в сечу было непочто. И Поганку было непочто, но они на пару с Добрыней спешили вырваться вперёд меня.
Я достала нож из-под понёвы, подняла его над головой и закричала первое, что на ум пришло:
– Бей супостатов!
Батюшка, увидев такое дело, охнул и схватил меня за рукав.
– А ну-ка, доча, подожди в сторонке.
Ждать в сторонке я, естественно, не желала. Я рвалась в бой. Всё во мне полыхало и горело. Я продолжила потрясать ножом, и тогда деда Боян обнял меня за плечи и сказал ласково:
– Потерпи, милая, дай мужам меж собой дело решить. А твой черёд ещё наступит. Ты мази свои не забыла?
Я помотала головой, нет, не забыла. Вот они, в суме; похлопала ладошкой по холщёвому мешку, и сразу проще стало. Огонь ушёл, разум вернулся. В самом деле, пусть я приёмам богатырским обучена, но не женское дело грудь в грудь с врагом биться и кровь лить, на то мужи есть. Это их дело защищать и отстаивать, а наше право – их врачевать и новой силой одаривать, чтоб они снова могли защищать и отстаивать. И так каждый раз до бесконечности, навсегда, навечно, ибо нет в людских головах покоя, и не знаю, наступит ли он когда-либо. Надеюсь, что наступит, а пока…
Батюшка вынул меч из ножен и прокричал древний клич славян-радимичей:
– Радим!
И вся дружина наша разом копьями ощетинилась и ответила протяжным эхом:
– За тобой идём!
Наёмники услышали наш клич, и им не до Гореслава стало. Углядели, проклятые, что нас много, что приближаемся мы быстро, и пятиться начали. Ромей, не ждавший такой напасти, сел на задницу и глаза выпучил. Своерад повертел головой, понял, что сбежать не поспевает, упал и притворился мёртвым. Я когда к телеге подбежала, пинать его начала, потому что злость в меня снова вернулась, и повторяла с каждым ударом: «Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох!». А потом велела Поганку руки ему вязать и ноги, чтоб не убежал. И ещё велела костёр развести и воды нагреть. Своерад грешным делом решил, что костёр нужен, дабы пыткам его подвергнуть, и завыл: «Всё расскажу, всё поведаю!». Но мне его веды и за гривны без надобности. Им теперь только Благояр Вышезарович рад будет. Вот уж он потешится, когда купчину эту на кол посадит!
Пока батюшка мой наёмников по степи гонял, я к западине подалась. Дядька Малюта и Гореслав опустились на корточки, устали, вспотели, но на вид были совершенно здоровы. Я очень обрадовалась, что с ними ничего не случилось, и подалась к близнецам. Горазд хлопотал возле брата, совал ему в лицо какой-то пожелтевший лопух. Горыня сжался, закрылся ладонями, постанывал.
