Краем глаза я подметил, как подъехал на телеге Фурий. К нему подбежал Белорыбица помог спуститься, поддержал за локоть. Он теперь ромею служит? Отозвалась, стало быть, ему наша драка на Капустином дворе, погнали его из дружины за утерянный пояс. Ну да он от этого много не потерял.
Милонег начал наседать, нанёс несколько коротких ударов сверху, но не сильно, готовился к чему-то. Я только отбивался. Я вдруг вспомнил трёхлетнего мальчишку, которого отец усадил на коня и повёл по кругу на глазах всей дружины, восклицая: Витязь едет! На крыльце мама вытирает скатившуюся на щеку слезу радости, а я смотрю на неё и не понимаю: чему она радуется? Этот трёхлетка встал преградой между мной и отцом, и отныне преграда только выше становится. Одно лишь спасение, если сопливого и вечно хнычущего барсучонка не станет… Я сжимаю кулаки, а мама говорит: Что бы не случилось в жизни – он твой брат. Ныне барсучонок вырос, но слова матери от того другими не стали.
Он твой брат… Я повторил это внутри себя несколько раз, и мама словно ожила. Как и в тот день она встала рядом, улыбнулась…
И в это мгновение Милонег ударил. Ударил резко, быстро. Я откинулся назад, и кончик меча пролетел в вершке от моей шеи. Милонег не ожидал, что я увернусь, вскрикнул с досады, губы исказила судорога. Видимо, он рассчитывал, что от такого удара увернуться нельзя, да я бы и не увернулся, только это мама меня оттолкнула. А раз так…
Я вложил меч в ножны. Будь, что будет, а только на брата я не пойду.
– Убить меня хочешь? Ну, знаешь… Убей.
Я встал перед ним прямо, и даже шагнул ближе, чтоб ему тянуться не пришлось. Если уж умереть мне сегодня срок, так лучше от его руки, чем от угра. Милонег растерялся, решил, что я хитрю. Качнулся на пятках, вскинул меч над головой. На лице одно за другим отразились сначала непонимание, потом сомнение и, наконец, ярость, и я понял: ударит, бес.
И ударил. Но меч замер возле самой груди, и я почувствовал, как рубаха на спине взмокла, а в висках облегчением заклокотала кровь… Кто бы чего не говорил, а мы братья, а братья не убивают друг друга. Я провёл ладонью по лицу: как же вспотел.
Милонег злился. Он скрипел зубами, силясь понять, почему остановил свой удар. Желание убить меня у него не пропало, это я по глазам видел. Милослава по-прежнему стояла между нами и уходить не собиралась. Так что же случилось? Может и ему мама привиделась? Или уверовал, что Милослава в любом случае с ним не пойдёт? Но как бы там ни было, он отыскал взглядом ромея и проговорил хрипло:
– Разворачивай, Марк Фурий, людей своих, в Голунь возвращаемся.
– Как это возвращаемся? – не поверил ромей. – Как это возвращаемся, ясноликое солнышко моё Милонегушка? Мы не для того столько дней пыль глотали, чтоб сейчас назад поворачивать. Не понимаю я…
– А тебе и понимать не следует. Делай, что говорят. А не по нраву воля моя, так путь тебе из земли северской чист!
Сказал он это строго и даже пальцем в его сторону ткнул. Куда ромею на такое спорить? Не у себя в Царьграде. Однако ромей иного склада человек, он не Белорыбица, за локоть не подхватит. Он сощурился и заговорил сквозь зубы:
– Твоё право, Милонегушка, приказы раздавать, на то ты и сын княжий. Да только люди, как ты изволил выразиться, мои, и только меня они слушают…
Он глянул на Белорыбицу. Тот ухмыльнулся, вытянул стрелу из тула, наложил на тетиву и метнул в воеводу не целясь. Милонег стоял к нему полубоком и видеть этого не мог. Увидел я – и прыгнул, и уже в прыжке понял: не дотянусь. Стрела вошла Милонегу в бок выше пояса, он охнул, взмахнул руками, удерживая равновесие, не удержал и повалился на спину. Я подхватил его за плечи, не раздумывая, сдёрнул с пояса короткий нож и бросил в Белорыбицу.
Ромей завизжал от страха. Огромный раб схватил его в охапку, прикрыл собой. Угр, словно решив, что это сигнал, взмахнул топором, прокричал зычно: Вперёд! За спиной зазвенела железом моя дружина, стало быть, не устояли на месте, побежали выручать.
Я опустил Милонега на землю, стиснул обмякшую ладонь. Надо было сказать что-то. Что говорят в таких случаях? Чтоб не отчаивался? Что раны заживут и всё будет хорошо? Но он не глуп, он понимает, что нынешние раны не заживут, ибо ромей живыми нас из этой западины не выпустит, иначе ему самому гибель. Так то…
И всё же я прошептал:
– Крепись.
Он молчал, только боль исказила губы и побелила лицо.
– Крепись, – повторил я и поднялся.
По правую руку от меня встал Малюта, по левую Добромуж. Всё как в тот день у седловины, только не конница обров летела на нас – наёмники шли.
Я сотворил перуницу. Слава тебе, господине Перун, что дозволил встретить врага прямо. Что дал возможность искупить былые неправды и встать за тех, кого когда-то обидел. Значит, есть у нас толика надежды, что пролетит над нашими головами Мать Сва-Слава, махнёт крылом на прощанье, а дочь твоя Перуница Светлая позволит осушить рог славы до дна!
Наёмники не стали лезть на рожны и терять понапрасну людей. Они разошлись от одного края западины к другому, выставили перед собой щиты, как стену, и начали давить нас. Всё правильно. К чему дерзать отвагою, если можно задавить врага числом? Возле киевских причалов они на себе прочувствовали умение русов стоять насмерть, и отведывать этого снова не хотели. Тугожир метнул несколько стрел, но везде на их пути встали щиты. Что ж…
Однажды в Щетине свела меня судьба со старым поморянином. Владел он удивительным боем древнего народа, которого уже нет на свете, и имя которого давно позабыли. Народ тот состоял из отважных людей, и отвагу свою не единожды доказывал своим ближним соседям – ромеям. Славились те люди умением наносить тяжёлые удары мечом. Они раскручивали его над головой особым образом, а потом опускали с силой и рубили противника надвое – и ни что не спасало, ни щит, ни броня, ни молитва. Поморянин показал мне, как это может быть, и я приём запомнил.
Вот и пришла пора испробовать то умение. Победить оно нам не поможет, ну да хоть не в одиночестве перед Калиновым мостом встанем. Я вплотную подступил к вражескому строю, размахнулся и вдарил. Поморянин не подвёл. Стоявший против меня наёмник распластался и упал без всхлипа.
Да, хороший приём, и меч, что дала мне Радиловна, тоже хороший. Дажьбог ей в лицо за это. Но мой прежний меч был лучше. От силы удара лезвие хрустнуло, и в ладони у меня осталась одна рукоять. И тот час строй разомкнулся, и вперёд вышел угр. Вышел неспешно, поигрывая топором. Почуял, пёс, лёгкую добычу. Малюта крикнул что-то, я не расслышал, лишь махнул рукой не глядя, чтоб не отвлекал, а угр качнулся в сторону и ударил снизу вверх. Ловко, я такого не ожидал, едва отскочить успел. Острая кромка топора чиркнула по груди, вспорола рубаху. Чуть-чуть быстрее – и лежать мне рядом с наёмником, которого я только что зарубил.
Черноволосый озлился неудачей, попёр на меня, беспрерывно нанося удары. Моя дружина сдвинулась назад, чтоб не мешать бою, наёмники тоже отступили, встали полукругом. На полянке перед западиной мы остались вдвоём: я и угр. В общем-то, с этого и должно было всё начаться: выйти двум воеводам друг против друга и решить, кто прав и на чьей стороне сегодня боги. А потом победители пошли бы дальше, а проигравшие вернулись в Голунь. И никакой лишней крови. Ныне же Моране Кощеевне раздолье – десяток душ, не менее, сволочёт она Яге на усладу. А черноволосый явный помощник Мораны. Он настроился убить меня – как же не одинок он в этой мысли. Я бы тоже убил его, но это не Ершово ополчение, тут голыми руками едва ли что сделаешь.
