— Так ты знал? Знал все эти тринадцать лет? —потрясение спросила она, но отец не ответил. Вместо этого он сказал:
— Жизнь не стоит на месте, Габриэла. Меняются времена, меняютсялюди, обстоятельства. Мне тогда было очень тяжело…
Он что, ждал от нее сочувствия или понимания? Габриэла зналатолько одно: как бы тяжело ни пришлось Джону Харрисону пятнадцать лет назад,его дочери было еще тяжелее. Гораздо тяжелее, чем он знал, чем хотел знать. Вэтом отношении Джон, похоже, нисколько не переменился.
— Когда мы сможем увидеться? — спросила онанапрямик.
— Я… — Джон не ожидал такой просьбы и решил, чтоГабриэла хочет попросить денег. Между тем его карьера в банке не была блестящей— за все эти годы он так и не сумел пробиться наверх.
— Ты уверена, что это необходимо? — спросил он, ив его голосе снова прозвучала настороженность.
— Мне бы очень этого хотелось, — ответилаГабриэла, начиная нервничать. Отец, похоже, не очень обрадовался еезвонку. — Можно, я приеду сегодня? — Воспоминания детства были всееще сильны в ней, и сейчас она снова чувствовала себя девятилетней просто оттого, что слышала его голос. Габриэла почти забыла о том, что ей ужеисполнилось двадцать четыре года и что она давно стала взрослой.
И снова Джон заколебался. Он просто не знал, что ей сказать.Прошло несколько томительно долгих секунд, прежде чем он заметил лазейку,которую оставила ему Габриэла.
— Ты хочешь приехать сейчас? В офис? — уточнил он,и когда Габриэла ответила «да», она услышала вздох облегчения. Отец явно хотелпоскорее покончить с этой неловкой для обоих проблемой. Что ж, раз так, то иГабриэла не станет откладывать встречу.
— Как насчет трех часов? — торопливо предложилДжон, и снова Габриэла ответила согласием.
— Хорошо, я приеду, — сказала она и положилатрубку.
Но когда она поднялась из вестибюля к себе в комнату, налице ее сияла радостная улыбка.
У нее в запасе было еще несколько часов, и все , это времяГабриэла ничего не могла делать. Она так нервничала, что у нее все буквальновалилось из рук. В мозгу ее роились тысячи вопросов: как он выглядит, что он ейскажет, как объяснит все, что произошло с их семьей много лет назад. Этотпоследний вопрос она непременно должна была задать отцу и добиться ответа. Вглубине души она была почти уверена, что во всем была виновата ее мать, но ейхотелось узнать, что думает по этому поводу Джон. И, главное, как он этодопустил.
В половине третьего она переоделась в свой лучшийтемно-синий полотняный костюм и взяла такси, которое доставило ее на Пятьдесяттретью улицу.
Инвестиционная фирма, в которой работал Джон Харрисон, былаочень небольшой, но пользовалась безупречной репутацией и была широко известна.Кто бы мог подумать, что ее отец все это время работал именно здесь?
Секретарша, к которой обратилась Габриэла, сказала, что ееждут, и сразу же повела ее к кабинету мистера Харрисона. Идти нужно было подлинному коридору, и все это время с лица Габриэлы не сходила широкая,счастливая улыбка. Вопреки всем своим страхам и сомнениям сейчас она быласовершенно уверена, что стоит ей только увидеть отца, и все сразу разрешитсянаилучшим образом.
Ровно в одну минуту четвертого (время Габриэла определила побольшим электронным часам на стене, циферблат которых горел яркимизумрудно-зеленым светом) секретарша распахнула перед Габриэлой двери кабинетамистера Харрисона и почтительно отступила в сторону, пропуская ее внутрь.Кабинет оказался просторной, светлой комнатой с панорамным окном на заднейстене. Из него открывался потрясающий вид на город, но Габриэла едва обратилавнимание на эту красоту. Стоило ей только переступить порог, как взгляд еенашел человека, сидевшего за длинным полированным столом, — нашел иостановился на нем.
Это был он, ее отец, и в первое мгновение Габриэлепоказалось, что за пятнадцать лет он совершенно не изменился. Джон Харрисон былвсе так же красив, но когда она пригляделась получше, то различила седину в еговолосах, опущенные вниз уголки рта и несколько морщин, которых раньше не было.Впрочем, удивляться тут не приходилось: произведя в уме несложный подсчет,Габриэла сообразила, что ее отцу пятьдесят один год.
— Здравствуй, Габриэла, — сказал Джон, пристальноглядя на нее из-за стола. Он был удивлен тем, какой она стала: красивой,грациозной, женственной. От него Габриэла унаследовала светлые мягкие волосы ияркие голубые глаза, которые делали ее красоту особенно изысканной. Ничего отЭлоизы в ней не было, и Джон невольно обрадовался этому.
— Садись. — Он взмахнул рукой, указывая ей накресло напротив, и Габриэла поневоле подчинилась. Ей очень хотелось обнятьотца, поцеловать, прижаться к нему, как в детстве, но он не сделал ни малейшейпопытки даже встать ей навстречу. Нет, не так она представляла себе все это…
Впрочем, она тут же решила, что он, наверное, чувствует себяочень неловко, и что он поцелует ее потом — когда они немного привыкнут друг кдругу.
Потом Габриэла увидела у него на столе фотографии в рамках:на них были изображены две очень похожие друг на друга девушки примерно одногос ней возраста, и два мальчика лет десяти-двенадцати. На стене слева виселбольшой фотопортрет черноволосой женщины в красном платье. Она пыталасьулыбаться, но брови ее были нахмурены, и улыбка выглядела неестественно.Габриэла сразу подумала, что счастье, должно быть, досталось ей дорогой ценой.
То, что на столе отца не было ее детских фотографий, быловполне понятно. Их просто не существовало в природе, и все же Габриэлапочувствовала себя разочарованной.
— Ну, как ты поживала все это время? — спросилДжон, смущенно пряча глаза, и Габриэла подумала, что он, наверное, чувствуетсебя виноватым перед ней. Ведь с какой стороны ни посмотри, он первый бросил ееи ушел из семьи, хотя, возможно, ему действительно нелегко было принять такоерешение. Так, во всяком случае, ей хотелось считать.
— Это твои дети, папа? — не удержалась от вопросаГабриэла, указывая на фотографии на столе.
Джон кивнул.
— Девочки — дочери Барбары от первого брака, амальчишки — мои. Наши… Их зовут Джеффри и Уинстон. Младшему сейчас девять, астаршему — двенадцать… — И, торопясь поскорее покончить с этим щекотливымвопросом и выяснить, зачем она пришла к нему, он спросил:
— Так зачем ты хотела видеть меня, Габриэла?
— Я давно хотела разыскать тебя, — ответилаГабриэла, машинально отметив, что даже сейчас он не назвал ее Габи. — Всеэто время я думала, что ты живешь в Бостоне. Никто не сказал мне, что тывернулся в Нью-Йорк…
Да, тринадцать лет он жил совсем рядом с ней, жил своейжизнью со своей новой семьей, и за все это время он ни разу не вспомнил о ней,не попытался разыскать. Почему?..
Габриэла никак не могла этого понять.
