Матушка Григория сообщила Габриэле последний адрес ее материв Сан-Франциско, предупредив, что это сведения пятилетней давности. Потом,после недолгих сомнений, она продиктовала ей адрес отца.
Джон Харрисон жил в Нью-Йорке, на Ист-Сайде, в районеСемидесятых улиц.
— Как?! — удивленно воскликнула Габриэла. —Он… здесь? А как же Бостон?.. Ведь он…
— Насколько мне известно, Габи, в Бостоне твой отецпрожил всего несколько месяцев. Потом он вернулся в Нью-Йорк и жил здесь всевремя, пока ты…
— Но почему он ни разу не навестил меня? Почему?!
— Этого я не знаю, Габи, — негромко ответиластарая настоятельница, хотя она догадывалась, почему Джон Харрисон не давал осебе знать.
— Он… он звонил вам? — спросила Габриэланеожиданно дрогнувшим голосом.
— Нет, никогда. Его адрес дала мне твоя мать. На всякийслучай, как она выразилась. Но этот случай так и не наступил. Мы так никогда ине обращались к нему.
— Наверное, он не знал, где я и что со мной! — снадеждой произнесла Габриэла. Даже теперь эта ситуация представлялась ейужасной. Она-то думала, что ее отец в Бостоне, а он, оказывается, все это времяжил совсем близко, в нескольких кварталах от монастыря.
— Об этом тебе лучше спросить у него. — МатушкаГригория дала Габриэле домашний и служебный адрес отца и оба телефона, хотя этисведения были еще более древними, чем адрес Элоизы. Возможно, Джон Харрисон ужедавно куда-то переехал со своей новой семьей, однако в любом случае дляГабриэлы это была вполне конкретная отправная точка для дальнейших поисков.
Габриэла тоже подумала об этом. Она собиралась сразу жепозвонить по обоим телефонам и выяснить, что сталось с ее отцом.
— Спасибо, матушка, — негромко сказала Габриэла,потом добавила осторожно:
— Мне очень вас не хватало. За это время произошло такмного всего…
— Мы все молились за тебя, Габи, — ответиланастоятельница. — Кстати, я читала твой рассказ в «Нью-йоркере». Этоотличная вещь, Габи, и я… и все мы очень гордимся тобой.
Габриэла была тронута этими словами до глубины души и, чтобыскрыть смущение, принялась рассказывать настоятельнице о профессоре, о том,сколько он для нее всего сделал, о деньгах, которые он ей оставил. Стараянастоятельница слушала ее закрыв глаза, и из-под ее плотно сомкнутых ресницкатились на черное платье горячие слезы. Она буквально упивалась голосом,который всегда любила, и вспоминала маленькую, робкую девочку, которуювырастила и воспитала. Настоятельница была очень рада, что вне монастыряГабриэле встретился хотя бы один порядочный и честный человек, который был добрк ней. Сама она ничего не могла сделать для той, которую продолжала считатьсвоей дочерью, поскольку в монастыре по-прежнему было запрещено даже упоминатьимя Габриэлы.
— Можно, я напишу вам, когда узнаю, что сталось с моимиродителями? — спросила Габриэла в конце разговора, и матушка Григориянадолго замолчала.
— Нет, дитя мое, — сказала она наконец, и в ееголосе неожиданно прозвучала глубокая материнская печаль. — Никто из насне должен ни видеться, ни говорить с тобой. Этот наш разговор — последний. Даблагословит тебя Господь, Габриэла…
— Я люблю вас, матушка… мама. И всегда буду любить… — Сгуб Габриэлы сорвалось короткое сдавленное рыдание, но она тут же постараласьвзять себя в руки, чтобы не расстраивать настоятельницу еще больше. Но та ужедавно плакала не стыдясь.
— Будь осторожна, Габи, береги себя. И — прощай…
Слезы помешали ей договорить. Если бы Габриэла могла видетьее сейчас, она поразилась бы тому, какой старой выглядит ее приемная мать. Запрошедшие десять месяцев матушка Григория постарела на десять лет — так дорогообошлась ей потеря Габриэлы.
Габриэле хотелось рассказать настоятельнице про Питера, ноона не решилась. Да и рассказывать, собственно, было нечего. Возможно, Питерскоро забудет ее, поскольку теперь у него были другие пациенты, другие заботы.Быть может, он и внимание-то на нее обратил только потому, что она была у него,так сказать, под рукой, и флиртовать с нею ему было проще простого. О, Габриэлабольше не будет такой доверчивой, иначе кто-то снова сделает ей больно.
— Прощайте, матушка, — ответила она тихо, но втрубке уже давно раздавались короткие гудки отбоя, и Габриэла поняла, чтоскорее всего она никогда больше не увидит мать-настоятельницу, не услышит ееголоса, не ощутит тепла ее ласковых рук. Сознавать это было так горько истрашно, что Габриэла заплакала от отчаяния и острого чувства безвозвратнойпотери.
Прошло несколько минут, прежде чем Габриэла успокоилась исмогла перевести дух. Только потом она набрала один из номеров, которые дала ейматушка Григория. Это был рабочий телефон Джона Харрисона — Габриэла не хотелаждать вечера, пока отец вернется к себе домой. Она знала, что номер старый, но,может быть, там все еще помнят его и могут подсказать, как его найти. Но когдаона попросила к телефону мистера Харрисона, добавив, что звонит его дочь, еесразу же соединили с кабинетом отца.
— Габриэла? Это действительно ты?.. — В голосеотца, который она, оказывается, хорошо помнила, смешались удивление,настороженность, недоверие, но отнюдь не радость, и его образ — знакомый образПрекрасного Принца, который Габриэла вызвала в памяти, пока набираланомер, — сразу потускнел, растаял. Она невольно подумала, что ДжонХаррисон, должно быть, очень изменился.
И все же, отвечая ему, Габриэла снова почувствовала себядевятилетней.
— Папа?..
— Где ты? — спросил Джон с еще большей тревогой.
— Здесь, в Нью-Йорке. Я только что узнала твой номер —все это время я думала, что ты живешь в Бостоне.
— Я переехал обратно лет двенадцать назад, —ровным голосом объяснил Джон, и Габриэла снова задумалась о том, что он сейчасчувствует. Быть может, то же, что и она, решила наконец Габриэла. В еепредставлении, во всяком случае, иначе и быть не могло.
— Мама оставила меня в монастыре, когда мне былодесять, — выпалила Габриэла, горя желанием объяснить ему, где она была ипочему он не мог ее найти. Это было совершенно детское наивное желание, ноничего с собой поделать она не могла.
— Я знаю, — ответил он все тем же ровныммеханическим голосом, из которого были тщательно изгнаны любые намеки навладевшие им чувства, и Габриэле показалось, что, за исключением первых двухфраз, их дальнейший разговор пройдет в том же ключе. — Она написала мне изСан-Франциско.
— Когда? Когда она тебе написала?
Теперь пришел черед Габриэлы удивляться. Значит, он всезнал? Тогда почему он не позвонил, не зашел, чтобы хотя бы повидаться с ней?Что ему помешало?
— Она написала мне сразу после развода, — ответилДжон. — С тех пор я ничего о ней не слышал. Я даже не знаю, вышла ли онавторой раз замуж, как собиралась.
