— Мне будет очень не хватать тебя, — пошутил он икак-то странно замолчал, и Габриэла поняла, что он хотел добавить что-то еще.
Питер и в самом деле давно хотел сказать ей одну важнуювещь, однако ему потребовалось довольно много времени, чтобы набратьсясмелости.
Он еще никогда не делал ничего подобного, к тому же ему былонеудобно говорить подобные вещи, пока Габриэла оставалась пациенткой больницы.Но теперь, когда ее выписали, соображения врачебной этики больше не моглислужить Питеру оправданием несвойственной ему робости.
— Знаешь, мне тут пришло в голову… — смущенно начал он,чувствуя себя смешным и глупым, как новорожденный щенок. — Как тыпосмотришь, если мы с тобой как-нибудь поужинаем вместе? Или пообедаем… илипросто выпьем кофе? — поспешно добавил он, вдруг испугавшись, что слишкомпоторопился.
— Я не против, — осторожно ответила Габриэла. Онатоже много думала о нем и хотела поддерживать с Питером дружеские отношения,однако ее ждало одно очень важное дело, с которым она должна была покончить,прежде чем двигаться дальше.
И, увидев, как огорчился Питер, заметивший ее колебания, онапоспешила объяснить ему все.
— Я хочу разыскать своих родителей. Пит…
— Зачем тебе это? — удивился Питер. Из их долгихразговоров он понял, что Габриэла не хочет никогда больше встречаться ни сотцом, ни — в особенности — с матерью. Поэтому ее слова оказались для негополной неожиданностью. Кроме того, физические силы ее были подорваны болезнью иеще не восстановились до конца. Питер просто боялся за Габриэлу, хотя и не могне видеть, что за прошедшие недели запас ее душевных сил не только непострадал, но даже, пожалуй, умножился. — Ты уверена, что это тебедействительно необходимо? — спросил он с беспокойством.
— Может быть, и нет, — улыбнулась Габриэла.
В последние дни перед выпиской она испытывала небывалыйдушевный подъем и чувствовала себя бесконечно храброй. И именно это нравилось вней Питеру. Габриэла была из тех людей, которые могли заставить считаться ссобой кого угодно, и хотя до сих пор подобное поведение оборачивалось для неелишь новыми бедами и неприятностями, не уважать такой характер было невозможно.
И вместе с тем Питер был уверен, что именно из-за этой своейчерты Габриэла больше других нуждается в помощи и защите. Он был старше ее наодиннадцать лет и неплохо знал, как устроен этот мир, который во многихотношениях продолжал оставаться для Габриэлы незнакомым и новым. Понимая, чтоименно ей нужно, Питер готов был дать ей это, поскольку его многому научилиошибки, которые он совершал в своей жизни. Ради нее, ради Габи, он тоже готовбыл начать все сначала и попробовать быть немножечко лучше и умнее, чем тотПитер Мейсон, которого он оставлял в своей прошлой жизни.
— Я просто знаю, что должна это сделать, —попыталась объяснить Габриэла, когда увидела, что Питер как-то странномолчит. — Если я не найду их и не получу ответа на все мои вопросы, мневсегда будет чего-то не хватать, словно какая-то частичка моей души осталасьгде-то в прошлом.
— А мне кажется, ты давно знаешь все ответы, —возразил Питер. — Они всегда были с тобой, внутри тебя, и если ты несумеешь извлечь их оттуда, то ни отец, ни мать тебе не помогут.
Тайны, которые не давали Габриэле покоя, принадлежалипрошлому, в то время как перед ней расстилалось будущее, ради которого ейпредстояло жить и работать. Но Габриэла чувствовала, что Питер уже значит для нееочень много — больше, чем врач, и больше, чем друг. И именно ради него ейхотелось быть человеком с цельной душой, который может смело глядеть в будущее,ибо перестал бояться прошлого.
— Я должна, — повторила Габриэла. Она уже решила,каким будет ее первый шаг. От матушки Григории Габриэла надеялась узнать адресматери или отца, но она понимала, что рассчитывать на это можно лишь доизвестной степени. Не исключено было, что старая настоятельница вовсе откажетсяс ней разговаривать. За весь год, прошедший с тех пор, когда ворота обителинавсегда закрылись за ней, Габриэла ни разу не встречалась с матушкойГригорией, не звонила ей и не писала, понимая, что настоятельница не имеетправа отвечать ей. Но сейчас она надеялась, что настоятельница поймет ее и не откажетсясообщить то, что ей известно.
Ответ Габриэлы нисколько не успокоил Питера, но он ничего немог поделать: ее решимость была чересчур велика, а он через час заступал надежурство. Тогда он попытался взять с нее обещание ничего не предпринимать хотябы сегодня, но Габриэла отвечала уклончиво.
Вечером Питер позвонил ей в пансион, и Габриэла была радаслышать его голос. Успокаивая его, она призналась, что чувствует себя ещеслишком усталой и что даже подниматься пешком на четвертый этаж ей пока достаточнотрудно. Собственная комната ей решительно разонравилась. Все здесь напоминалоей о Стиве, однако деться ей было некуда. Мадам Босличкова успела сдатьквартиру профессора (книги, которые принадлежали теперь Габриэле, былиаккуратно уложены в коробки и перенесены в подвал), и теперь все комнаты —включая прежнюю комнату Стива — были заняты. В остальном же в пансионе мало чтоизменилось.
Питер представил себе, как Габриэла сидит одна в комнате, скоторой у нее было связано столько неприятных воспоминаний, и ему вдругзахотелось оказаться рядом с ней. В больнице Питер привык часто навещатьГабриэлу. Теперь ему было странно, что он не может увидеть ее. Заметил он и то,что в телефонном разговоре Габриэла держалась с ним отчужденнее, чем раньше, нокак раз это было ему более или менее понятно: очевидно, она считала, что небудет готова к будущему, пока окончательно не разберется со своим прошлым.
Но, вопреки его опасениям, Габриэла в эту ночь спала крепко.Утром она встала, испытывая прилив сил и новой уверенности, и сразу жепозвонила матушке Григории. Назвав себя, она попросила к телефонумать-настоятельницу. Послушница, ответившая на звонок, попросила ее подождать.Габриэла очень боялась, что ей в конце концов будет сказано, что настоятельницане может с ней говорить, однако минуты через полторы она услышала знакомыйголос и почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Это была тасамая женщина, которую Габриэла не переставала любить и по которой сильноскучала все это время.
— Как дела, Габи? С тобой все в порядке? — МатушкаГригория тоже прочла статью в «Нью-Йорк тайме», в которой говорилось о Стиве иГабриэле, и ей потребовалось все ее смирение и душевные силы, чтобы не нарушитьмонастырский устав и не поехать к ней. Все время, пока Габриэла лежала вбольнице, настоятельница звонила туда и, не называя себя, справлялась умедперсонала о ее состоянии.
— Все в порядке, матушка. — Габриэла сразу поняла,что имеет в виду настоятельница. После той злосчастной статьи она стала своегорода знаменитостью. — Все уже прошло.
Потом она объяснила, зачем звонит. Ей нужны были адресародителей, и в первую очередь — адрес матери. Габриэла знала, что Элоиза каждыймесяц присылала чеки на ее содержание, и в монастырских бухгалтерских книгахдолжен был быть ее почтовый адрес. Но когда она попросила матушку Григорию датьей его, настоятельница заколебалась. Она знала, что не должна этого делать —таково было требование самой Элоизы Харрисон, однако вот уже больше пяти лет вмонастыре о ней ничего не слышали. Кроме того, настоятельница считала, чтобольшого вреда в этом не будет. Она прекрасно понимала, почему Габи решиларазыскать мать после стольких лет разлуки, и в глубине души поддерживала эторешение. Матушке Григории было совершенно ясно, что Габриэла явится к матери нес упреками, а с одним-единственным вопросом. Когда-то ей самой хотелось задатьЭлоизе Харрисон этот вопрос.
