Как раз в июне того года, примерно когда Борман и его товарищи выпускались из академии, поддерживаемая Советским Союзом северокорейская армия начала массированное наступление через 38-ю параллель – так называемую буферную зону, разделяющую Корейский полуостров надвое. За три дня 75-тысячное войско стремительной атакой снесло оборону Южной Кореи, которую поддерживали США, и вошло в Сеул.
Весь Неллис рвался в бой, график тренировочных полетов уплотнился – нужно было достичь нужной боеготовности за максимально короткое время. Борман, один из лучших курсантов Вест-Пойнта, и здесь стремился зарекомендовать себя отличным пилотом. И в итоге сделал большую глупость.
Однажды, после нескольких месяцев пребывания на базе Неллис, Борман решил на F-80 отработать бомбометание с пикирования – чтобы отточить навык, который явно пригодится на войне. Отличное занятие на два-три часа, если у вас нет насморка. С тех пор как семья переехала из Гэри на юг много лет назад, гайморитов и ушных воспалений у него уже почти не бывало, и, если от детских простуд и остались последствия, они себя никак не проявляли. Так что Борман, даже не заметивший насморк, к которому привык с ранних лет, взмыл в небо.
На высшей точке подъема, когда Фрэнк только-только направил машину вниз для пикирования, голова взорвалась – по крайней мере так ему показалось. Где-то внутри черепа, между ушами, грозовым разрядом грянула боль, и он с трудом удержался от естественной человеческой реакции – зажать руками больное место: не хвататься же за голову во время пилотирования F-80 на скорости 960 км/ч.
Борман, стиснув зубы, осторожно вывел самолет к земле и после посадки немедленно отправился к гарнизонному врачу. Боль теперь сконцентрировалась в одном ухе, и врач, заглянув внутрь, сокрушенно цокнул языком – как обычно цокают языком врачи, подозревавшие нешуточную проблему и вдруг обнаружившие, что ситуация еще серьезнее, чем они предполагали.
– Барабанная перепонка состоит из трех слоев, – объяснил он молодому лейтенанту. – У вас лопнули все три.
Чем там думал Борман, отправлявшийся в полет с забитыми дыхательными путями, – это дело Бормана (так сказал врач), а вот здоровье он себе повредил изрядно. Удастся вылечить ухо или нет – неизвестно, в любом случае врач не брался предсказывать исход раньше чем через шесть недель, когда больной придет к нему еще раз. А до тех пор личное дело Бормана будет помечено грифом DNIF – «без допуска к полетам». Для летчика, чья карьера только началась, эти четыре буквы выглядели эпитафией.
Борман пытался протестовать, но врач был несгибаем. Молодой пилот объяснил, что за полтора месяца его часть уже успеют отправить в Корею. Может, и успеют, ответил врач, тогда товарищи улетят без вас. В итоге Борман и вправду остался на базе, а когда через полтора месяца он пришел к врачу на повторный прием, выяснилось, что три разорванных слоя перепонки еще не срослись.
Вскоре лейтенант Борман – выпускник Вест-Пойнта, дипломированный пилот, специалист по реактивным самолетам – получил назначение, только не боевое в Корею, а вполне мирное, на Филиппины. Настолько мирное, что он привез с собой и Сьюзен, и новорожденного сына Фредерика, появившегося на свет всего за несколько недель до этого. На базе им выделили жилье, вполне подходящее для молодой семьи. Новая должность Бормана называлась «начальник по надзору за дорогами и земельной территорией» – по сути он был ответственным за эксплуатацию базы. Если и были на свете должности более унизительные для прикованного к земле летчика, чем должность со словом «земельный» в названии, то Борман не очень-то старался о них вспоминать.
* * *
Жизнь на Филиппинах оказалась не так плоха, как Борман себе представлял: она оказалась куда хуже. Вместо ангара с самолетами – гараж, вместо F-80 – дорожные грейдеры и асфальтовые катки. Выждав приличное время, Фрэнк подал рапорт с просьбой восстановить допуск к полетам, несмотря на проблемы с ухом. Рапорт отклонили. Он подал рапорт о переводе в Корею – там он по меньшей мере мог бы служить наземным авиадиспетчером. И тоже получил отказ. Он подал рапорт с просьбой уволить его из ВВС и перевести обратно в армию: тогда хотя бы не пропадет диплом Вест-Пойнта и лейтенантское звание. И вновь ему ответили отказом.
Совершенно отчаявшись, Борман обратился к врачу своей филиппинской базы: врач, осмотрев ухо, сочувственно цокнул языком – так же, как и прочие врачи за последний год. Правда, вдобавок к этому он рассказал Фрэнку о женщине-отоларингологе в Маниле, которую знал по отзывам: она изобрела способ лечить разрывы в ухе с помощью гранул радия, размещаемых в евстахиевой трубе, – радий (необъяснимым для изобретательницы образом) ускорял заживление. Борман отправился на автобусе в Манилу, прошел описанную процедуру, выждал положенное время и вновь пришел к своему врачу. Тот объявил, что один слой барабанной перепонки не только зажил, но и уплотнился за счет крепкой прослойки защитной ткани. Однако еще два слоя остались повреждены. А значит, гриф «без допуска к полетам» оставался в силе.
В конце концов Борман обратился напрямую к командиру эскадрильи майору Чарлзу МакГи – летчику из Алабамы, активно участвовавшему во Второй мировой войне. Быть летчиком – дело непростое; быть чернокожим в Америке 1950-х, по мнению Бормана, – никак не проще. МакГи, уверенно совместивший в себе то и другое, заслуживал уважения и, как полагал Борман, не стал бы прятаться за недомолвками. В разговоре с майором Борман не скрывал: он уверен, что барабанная перепонка с одним зажившим слоем вполне может выдержать полеты на любой высоте, в любых условиях, в герметичной или разгерметизированной кабине. Однако ВВС не дают ему шанса подняться в воздух и выяснить дело окончательно. Он понимает, что если в полете барабанная перепонка вновь порвется, то его окончательно спишут в наземный состав. Но если не порвется – он вновь сможет летать.
МакГи согласился, что дело стоит проверки, и начал совместные полеты с Борманом. Вначале они поднялись в воздух на T-6, затем на более высотном самолете T-33. Своего пассажира – вместе с его многострадальным ухом – МакГи беспощадно подвергал самым рискованным нагрузкам, какие только может выдержать летчик. Все перепады давления, все головокружительные пике Борман выдержал без труда и без малейшей боли. «Ступай-ка теперь к врачу, – с улыбкой сказал МакГи Борману после посадки и, прежде чем Борман ринулся исполнять приказ, предостерегающе добавил: – И скажи всю правду».
Врач, осмотрев ухо Бормана, повторил все тот же непритязательный диагноз: один восстановленный слой барабанной перепонки по-прежнему на месте, но в остальном никаких улучшений. Борман прервал его раньше, чем врач успел договорить:
– Док, вам нелишне будет знать, что я летал с МакГи. – И, глядя на недовольное и удивленное лицо врача, с горделивой улыбкой добавил: – Даже на T-33.
– Мне нужно подтверждение МакГи, особенно про T-33, – заявил врач.
Отпустив Бормана, он позвонил МакГи, и тот подтвердил: да, все сказанное деятельным юным лейтенантом – правда. Врач не скрывал скептицизма: он-то, в конце концов, дипломированный медик. Однако МакГи был летчиком, причем отличным, и, как командир эскадрильи, внес предложение: если человек так активно хочет служить своей стране и доказал свою способность к этому, нужно вернуть ему возможность летать.
