Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Наталья дернулась и отступила, держа на отлете руку, нанесшую удар.
Охнула и мягко осела на стул мама.
Оскал на лице отца стал походить на звериный.
– Дрянь, – сказал он, – гулящая девка. В деревне таким ворота дегтем мазали.
Мама сложила ладонь в умоляющем жесте.
Отец вскочил из-за стола и стал ходить взад-вперед, под сердитыми шагами жалобно заскрипел пол.
Наталья перестала мотать головой и ухватила себя за левый глаз. Под скрюченными в когти пальцами задергался, замигал плачущий глаз.
– Твое воспитание, – отец навис над бессильно откинувшейся на стул мамой, – долиберальничалась. Слава богу, гостей не позвали. Позор был бы на весь трест!
Отец рванулся к столу, схватил с него Женин подарок и швырнул в Женю. Скрученный в трубочку галстук размотался в воздухе пестрой лентой – желтые крапинки на сером фоне, – ударился об Женину руку и бессильной тряпочкой упал в ноги.
– Спасибо тебе, дочь, за чудесный подарок на день рождения, премного благодарен! Спасибо, что показала, какую дочь мы с матерью вырастили!
Огонек в Жениной душе сгорел дотла. Пепел забил легкие, защипал глаза.
Оглушительно зазвонил телефон.
Звонил кто-то настырный. Или пьяный. После восьмого звонка Наталья отлепилась от стены.
– Я отвечу! – рявкнул отец и, вбивая ноги в пол, прошагал в прихожую.
Звонок захлебнулся, жалобно тренькнула сорванная с гнезда трубка.
Что-то ответил далекий неразличимый голос на том конце провода.
Отец до хруста сжал трубку.
– Женя здесь больше не живет, – чеканя каждое слово, сказал он.
Глава 7
Если бы не учеба, Женя сошла бы с ума. Сердце усохло в груди и почти перестало болеть. Осталось два платья, которые еще можно было носить. Одно, подаренное соседкой, трикотажное с белым воротничком, залоснилось на локтях. Женя чистила его уксусом, проглаживала через мокрую марлю – ничего не помогало. От второго, синтетического, постоянно чесалась кожа, особенно на животе.
В мае Женя позвонила домой, чтобы поздравить маму с днем рождения. На звонок ответил отец, услышал голос и положил трубку. Женя выслушала гудки, бросила дань в щель телефона-автомата и набрала номер опять. Монета с грохотом провалилась в ненасытную телефонную утробу. Заныло под ложечкой. Скудный завтрак – половина яйца под майонезом на корке хлеба – пополз по пищеводу на выход.
На этот раз ответила мама. Выслушала слова поздравления и вздохнула. В трубке завыл неизвестно откуда взявшийся ветер. Казалось, их разделяла бездонная пропасть в сотни километров.
– Как ты? – спросила мама, перекрикивая шум.
В завывания ветра прокрался далекий голос отца. Мама что-то говорила ему в ответ. Ветер в трубке сменился электрическим потрескиванием, сквозь которое прорывался чужой разговор.
– Тридцать два, конечно, тридцать два, – сказал меланхоличный мужской голос.
– Нет, ну, ужас, что ты такое говоришь, – горячо возразил женский, – двадцать пять – красная цена.
Женя постучала пальцем по трубке, подавляя желание заорать: «Девушка!»
С железным клацаньем телефон сожрал очередную монету.
Чужой разговор оборвался так же неожиданно, как и возник. В трубке забурчали знакомые голоса: мама терпеливо поддакивала неразборчивому голосу отца.
– Алло, – сказала Женя.
– Что ты сказала? – отозвалась мама прямо в ухо, словно переместилась в соседнюю комнату.
– Ничего, – сказала Женя.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила Женя, – все хорошо.
Мама снова вздохнула и начала говорить, так осторожно подбирая слова, будто они были минами, а мама – сапером. Сапер из мамы получался никудышный. Каждое слово цепляло обнаженные нервы. Впервые за долгое время Женя почувствовала себя живой. Живой и жутко злой.
– Лучше всего, если ты останешься в Ленингра… я имею в виду – в Петербурге, на все лето, – мямлила мама, – ну, знаешь… до самого дня. Я приеду к тебе в отпуск, в августе. Никто ничего не заподозрит. Жить можно у тети Сони, я договорилась. Она берет совсем немного, я еще картошечки привезу. Мешок тебе, мешок – ей.
С жалким звуком провалилась в автомат последняя монета.
– Я и после окончания не собиралась приезжать, – сказала Женя, – привет тете Соне.
Женя с грохотом повесила трубку. От мембраны отскочил крошечный осколок пластмассы и ужалил в ладонь. Узкая кабина междугороднего телефона показалась на миг тесной, как экономно рассчитанный гроб. Женя выдохнула, застегнулась на две верхние пуговицы, дальше не позволял живот, и рывком распахнула дверь.
Чтобы остаться в комнате на лето, Женя пошла записываться в строительный отряд по ремонту общежития.
Заведующая общежитием Лидия скривила намазанные перламутровой помадой губы:
– Надо будет полы отскребать и окна мыть, ты сможешь… с таким-то пузом? Не в июле срок?
– В начале августа, – сказала Женя.
– Домой почему не едешь?
Женя опустила голову.
Лидия ожесточенно размяла сигарету в пепельнице.
– Я тебя на окна поставлю. Нам щетки новые привезли с длинными ручками. С ними даже нагибаться не надо.
– Спасибо, – сказала Женя.
В горле завозился колючий клубок.
Лидия сунула в рот незажженную сигарету.
– На академ уже подалась?
Пол закачался под ногами. Академический отпуск означал лишение права на проживание в общежитии. Конечно, была еще тетя Соня и картошка, но этого варианта хотелось избежать всей душой.
Женя покачала головой.
Лидия вытащила изо рта замусоленную сигарету.
– Будешь писать заявление, напиши: «На срок академического отпуска с такого-то по такое-то нуждаюсь в общежитии», – я подпишу.
Колючий комок в горле растаял без следа.
– Ну что вылупилась, иди уже, – сказала Лидия, вытряхивая из пачки новую сигарету, – курить охота, аж руки трясутся.
– Спасибо, – пробормотала Женя, – спасибо.
– Да ладно, – Лидия поднесла зажигалку к сигарете, – плавали, знаем.
Глава 8
– Ты на бочок, на бочок сядь, – сказала Жене пожилая медсестра и повернулась к товарке: – Первогодка. На тряпки порвалась, хорошо, руки у Афанасьевны золотые. Заштопала по высшему разряду.
Медсестра говорила про Женину ситуацию с профессиональной индифферентностью. Так сапожник сетует на состояние набоек на сапогах, с той небольшой разницей, что в данном случае «сапогами» был живой человек.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
