Задняя стена была гладкой, а пол, на котором мы оказались – неровным, усеянным шелухой от орехов и клочьями меха. В конце короткого прохода я разглядел груду целых орехов и неровное гнездо из листьев, сложенных на небольшой площадке. Я решил, что именно там Рататоск отдыхает зимой. Внутреннюю стену – точнее, противоположную сторону внешней коры корня, – покрывали глубокие шрамы и борозды, идеальные, чтобы лазать по ним, и Рататоск (вместе со мной) прыгнул туда, чтобы продолжить подъем, используя удобную поверхность.
Мы поднимались в стигийском мраке, и свист ветра в моих волосах создавал ощущение глубины.
«Как долго мы будем подниматься в темноте?» – спросил я у Рататоска.
«Скоро ты увидишь свет, – ответил он. – Это будет дыра в корне над травянистой равниной Идаволл».
«А как далеко до равнины?»
«Всего лишь длина белки».
«Ты имеешь в виду свою длину?»
«Конечно. Если бы дыра находилась на уровне земли, здесь была бы грязь».
«Теперь я вижу свет. Превосходно. Несомненно, ты лучший из белок».
«Спасибо», – ответил Рататоск со смущением и гордостью.
Он был таким милым существом, и я коротко улыбнулся, сидя у него на спине, но тут же нахмурился, глядя на свет. С каждым следующим прыжком Рататоска я неотвратимо приближался к норнам и никак не мог на это повлиять, поскольку они предвидели каждое движение Рататоска. Теперь, ко всему прочему, я начал опасаться, что они разделяют мою паранойю, и им так не терпится меня атаковать – невидимую и неопределенную опасность на спине Рататоска, – что они сознательно пойдут на сопутствующий ущерб и нанесут раны как врагам, так и друзьям.
Я не хотел, чтобы Рататоск пострадал, но не мог допустить, чтобы он остановился, ведь норны будут к этому готовы. Сейчас Рататоск вез меня прямо к ним, где они могли легко со мной разобраться, пока я сидел верхом на белке, мчавшейся вверх по стволу. Пропади оно все пропадом!
Рататоск выскочил из дыры в корне и направился к внешней поверхности, я же, как только увидел землю примерно в десяти футах под собой, разорвал связь с его мехом, спрыгнул вниз и сделал сальто, чтобы приземлиться на ноги. Последовало хриплое проклятье, вспышка света застала меня в воздухе, я услышал (и почувствовал) крик Рататоска, когда рухнул на землю, и удар болью отозвался в моих лодыжках и коленях. Крики белки не прекращались, и я откатился вправо, опасаясь, что Рататоск меня раздавит, если упадет с дерева. Но этого не случилось; вопли Рататоска внезапно смолкли, связь между нашими разумами разорвалась, я поднял глаза и увидел лишь дождь из пепла и фрагментов костей, летевших вниз с Мирового древа.
Я разинул рот, возможно, даже вскрикнул. Норны уничтожили белку – существо, которое знали столетия, – и все из-за меня. Как если бы на моих глазах Санта-Клаус застрелил Рудольфа[4].
Очевидно, норны посчитали, что от меня исходит жуткая угроза, если действовали так поспешно. Я оторвал взгляд от останков белки и с опаской посмотрел на них, оставаясь неподвижным, чтобы усилить действие заклинания невидимости.
Они не могли меня видеть. Из пламенеющих желтых глаз шел дым, но норны смотрели на кружившие в воздухе останки Рататоска. Это были сгорбленные старухи со скрюченными пальцами, и на их лицах застыло такое выражение, о котором предупреждают матери своих детей, когда говорят, что они могут остаться такими навсегда. Грязное серое тряпье отлично сочеталось с жирными волосами, облепившими головы. Все трое медленно приближались к дереву, чтобы убедиться, что опасность миновала.
Но очень скоро они сообразили, что это не так.
– Он еще здесь, – заявила одна из них, склонив голову на кривой шее. – Опасность остается.
Опасность для кого? Я прибыл не для того, чтобы с ними сражаться. Мне всего лишь требовалось заполучить один очень редкий продукт, который имелся только здесь. Они заслужили хорошего пинка под зад за то, что сотворили с Рататоском, и мне отчаянно хотелось отвесить его каждой из них, но ссора с ними не входила в мои планы, в особенности после того, как они с такой легкостью сожгли гигантского грызуна. Я сделал шаг вправо, приготовившись броситься бежать, однако они уловили движение, все три головы повернулись и уставились на меня своими мерзкими глазами, похожими на желтки.
– Он там! – крикнула средняя, указав в моем направлении; все трое тут же запели что-то на каком-то очень древнем языке и направили в мою сторону открытые ладони, и из их грязных ногтей посыпалась отвратительная пыль.
Я не знал точно, для чего именно предназначалась пыль; скорее всего, в ее задачу входило меня прикончить. Быть может, учитывая их преклонный возраст и немощь, старухи думали, что швыряют в меня конфетти – впрочем, вели они себя совсем не доброжелательно и не гостеприимно. Скорее уж наоборот, если быть честным до конца. Мой амулет из холодного железа на секунду вспыхнул, подтвердив, что они попытались меня убить, и желудок как-то странно сжался, заставив меня оглушительно пукнуть.
Обычно я смеюсь над такими вещами, потому что подобные звуки разряжают напряженную обстановку. Но сейчас такая реакция не имела ничего общего с нормальным результатом деятельности пищеварительного тракта; это был смертельно серьезный пук, знак того, что малая толика магии норн сумела обойти защиту моего амулета – возможно, одна-единственная пылинка, – и это меня встревожило.
– Он жив! – разразилась проклятиями правая карга, и это окончательно развеяло мои сомнения относительно их намерений.
Вероятно, мне следовало броситься бежать. Но я понимал, что тогда, если я спасусь, они поднимут тревогу, и весь Асгард начнет меня искать, а такое никогда не заканчивается добром. С точки зрения стратегии, логики и интуиции мне следовало защищаться и покончить с ними. Как только подобное решение принято в период кризиса, наступает время хладнокровной казни, и в действие вступают базовые части мозга.
Тряпье на телах костлявых старух было из натуральной шерсти, что позволяло мне совершить ряд простых манипуляций. Когда норны засунули когти в карманы за очередной порцией пыли и начали скандировать что-то новое и еще более жуткое на своем древнем языке, я пробормотал заклинание для материала на их лопатках. Старух тут же сорвало с места, и они оказались прижаты друг к другу спинами. Получился шипящий человеческий треугольник. Это привело к тому, что они не сумели довести до конца заклинание – начали скалить зубы и выть. Я сделал паузу; и едва не оставил их на месте, связанных собственной одеждой и ставших беспомощными.
Но они почти сразу успокоились и принялись кружиться на месте, тихонько скандируя что-то ядовитое. Каждая по очереди поворачивалась ко мне лицом, вытаскивала нить из своего одеяния и передавала ее сестре, находившейся слева. Они начали сплетать нити, продолжая скандировать и вращаться. Семь видов жути сразу – я не мог допустить, чтобы они завершили свое заклинание, потому что оно наверняка покончило бы со мной. Я обнажил Мораллтах и бросился в атаку, уже не беспокоясь, что они могут уловить мои шаги. Желтые глаза округлились, когда норны услышали мое приближение, но они уже не могли остановить скандирование, да и я должен был довести дело до конца. Я широко размахнулся, и клинок Мораллтаха рассек их шеи – три головы полетели, как три серых клубка шерсти, – так скандинавы избавились от цепей судьбы. А я нырнул в галактическую пучину рока.
