Книга Ученица. Предать, чтобы обрести себя - Тара Вестовер

Я знала, что родилась где-то в конце сентября, и каждый год выбирала день, чтобы он не приходился на воскресенье – неинтересно проводить свой день рождения в церкви.

Начав собирать документы для Люка, мама решила получить свидетельства о рождении и на нас тоже. Все оказалось сложнее, чем она ожидала. Она перерыла весь дом в поисках бумаг, которые подтверждали бы, что мы – ее дети. И не нашла ничего. Что до меня, никто даже не знал точно, когда я родилась. Мама помнила одну дату, отец – другую, а Ба-под-холмом, которая приехала в город и под присягой поклялась, что я – ее внучка, – третью.

Мама позвонила в церковную службу в Солт-Лейк-Сити. Клерк нашел свидетельство о моем имянаречении в младенчестве и другое, о крещении, которое все дети мормонов проходят в восемь лет. Мама заказала копии документов, и их доставили через несколько дней.

– О Господи! – воскликнула она, открывая конверт.

Во всех документах стояли разные даты рождения, и ни одна не совпадала с той, которую бабушка назвала под присягой.

На той неделе мама каждый день куда-то звонила. Прижав трубку к уху, она готовила, убиралась, смешивала настои желтокорня и кникуса благословенного. Телефонный шнур тянулся через всю кухню. Мама снова и снова твердила одно и то же.

– Да, я должна была зарегистрировать ее, когда она родилась, но я этого не сделала. Вот такие мы люди.

В трубке слышались невнятные голоса.

– Я уже говорила вам, и вашему подчиненному, и подчиненным ваших подчиненных, и еще пятидесяти людям на этой неделе: у нее нет школьных и медицинских документов! У нее их нет! Они не потеряны. Мне не нужны копии! Их не существует!

– Ее день рождения? Скажем, двадцать седьмое.

– Нет, я не уверена.

– Нет, у меня нет документов.

– Да, я подожду.

Голоса всегда предлагали маме подождать, когда она признавалась, что не знает даты моего рождения. Ее переадресовывали к начальникам, словно незнание дня моего рождения делало само мое существование незаконным. Мне словно говорили: «Нельзя быть человеком без дня рождения». А я не понимала почему. Пока мама не решила получить мое свидетельство о рождении, незнание не казалось странным. Я знала, что родилась где-то в конце сентября, и каждый год выбирала день, чтобы он не приходился на воскресенье – неинтересно проводить свой день рождения в церкви. Иногда мне хотелось, чтобы мама дала трубку мне. Я бы все объяснила. «У меня есть день рождения, как и у вас, – сказала бы я. – Просто он меняется. Вам никогда не хотелось поменять день своего рождения?»

Со временем маме удалось уговорить Ба-под-холмом изменить документы под присягой. Бабушка согласилась признать двадцать седьмое, хотя по-прежнему считала, что я родилась двадцать девятого. Штат Айдахо наконец-то выдал мне отсроченное свидетельство о рождении. Помню тот день, когда его прислали по почте. Я почувствовала себя очень странно, держа в руках первое официальное подтверждение своего существования: до этого момента мне и в голову не приходило, что это нужно подтверждать.

В конце концов я получила свидетельство о рождении, и намного раньше, чем Люк. Когда мама сказала голосам в телефоне, что я родилась в последнюю неделю сентября, там просто онемели. Но когда она заявила, что точно не знает, родился ли Люк в мае или июне, на том конце провода окончательно лишились дара речи.

Той осенью мне было девять. Вместе с мамой я ехала на роды. Я долго просила ее взять меня с собой, ведь Мария видела десятки родов, а она была моей ровесницей.

– Я не кормящая мать, – возразила мама. – Мне совершенно не нужно брать тебя с собой. Кроме того, тебе это не понравится.

Но тут ее вызвали к женщине, у которой было несколько маленьких детей, и она договорилась, что во время родов я побуду с ними.

Звонок прозвучал глубокой ночью. Телефон звонил на весь дом. Я затаила дыхание, надеясь, что это не ошибка. Через минуту к моей постели подошла мама.

– Пора, – сказала она, и мы побежали к машине.

Всю дорогу мама репетировала со мной, что я должна буду сказать, если случится страшное и приедут федералы. Ни в коем случае я не должна была говорить, что моя мама – повитуха. Если меня спросят, почему мы здесь, я должна молчать. Мама называла это «искусством вовремя заткнуться».

– Просто говори, что спала и ничего не видела, что ничего не знаешь и не помнишь, как мы тут оказались, – твердила мама. – Не протягивай им веревку подлиннее, чтобы меня повесить.

Потом мама замолчала. Она вела машину, а я смотрела на нее. Свет приборов с торпеды освещал ее лицо, и оно казалось призрачно-белым на фоне непроглядной темноты проселочной дороги. Я чувствовала мамин страх – он отражался на ее лице, в насупленных бровях и плотно сжатых губах. Только со мной она переставала быть такой, какой ее видели другие люди. Она снова была самой собой, хрупкой, нежной женщиной.

Я услышала шепот и увидела, как шевелятся мамины губы. Мама повторяла, что делать в разных случаях. Вдруг что-то пойдет не так? Вдруг есть какие-то болезни, о которых ей не сообщили? Вдруг будут осложнения? А если все пойдет, как обычно, но она запаникует и не сможет вовремя остановить кровотечение? Через несколько минут мы будем на месте, и в маленьких, дрожащих маминых руках окажутся сразу две жизни. До этого момента я не понимала, как сильно она рискует. «Люди умирают в больницах, – шептала мама, изо всех сил вцепившись в руль. – Иногда Бог призывает их к себе, и никто ничего не может сделать. Но если это случается с повитухой… – Мама повернулась ко мне и твердо сказала: – Достаточно одной ошибки, и тебе придется навещать меня в тюрьме».

Мы приехали, и мама преобразилась. Она уверенно командовала отцом, матерью и мной. Я почти забыла обо всем, что она мне говорила. Я просто не могла оторвать от нее глаз. Теперь я понимаю, что в ту ночь впервые увидела ее по-настоящему, впервые осознала ее внутреннюю тайную силу.