С наступлением того, что можно было назвать сумерками, мы остановились на очередном «вокзале», который на сей раз оказался домиком. В нем был установлен телеграфный аппарат и большой резервуар горячей воды — «кепиток»[17]. Все вокруг было окутано тучей комаров. Цель резервуара для горячей воды вскоре стала очевидной: не дожидаясь остановки, мужчины, женщины и дети начали спрыгивать с поездка с банками, чайниками, кувшинами и прочими сосудами — с любой посудой, пригодной для заваривания чая. «Кепиток» — это комната отдыха на железной дороге, распространенная повсюду в провинциальной России. До этого момента я не упоминал комаров, но в действительности они были одним из худших неудобств, с которыми приходилось мириться. Северный комар — гораздо более крупное и свирепое насекомое, чем африканский москит, а поскольку остановки никогда не чистились и на них не проводились никакие санитарные меры, провинциальный российский «вокзал» был идеальным местом для размножения этих свирепых кровососов, тем более что здесь им представлялась ежедневная возможность лакомиться пассажирами и отбросами. Повсюду слышался звук их жужжания, или писк, и не будет преувеличением сказать, что облака комаров были иногда настолько густыми, что сквозь них даже нельзя было различить лица других пассажиров, стоявших на расстоянии всего лишь одного железнодорожного вагона.
В Кандалакше мы лишились одного из членов нашей группы. На этой станции сошел майор Бертон, молодой канадец, который должен был помочь полковнику Маршу, командовавшему здесь небольшим отрядом. Марш проявил гостеприимство и подбадривал нас с помощью виски с содовой, хотя его новости о «крови и пальбе» дальше к югу едва ли могли повысить наш боевой дух. Впрочем, мы уже были готовы предпочесть любое испытание комарам, постоянные сражения с которыми были столь же тщетными, сколь и изматывающими. Марш обладал ценным качеством: он знал русский язык и поэтому мог общаться с железнодорожными служащими в весьма убедительной, как нам казалось, манере, которая заключалась в основном в оскорблениях. Лишь позже, выучив русский язык, я осознал, что эта манера разговора была абсолютно неприспособленной для четкого и понятного проявления недовольства кем-либо — с ее помощью можно было выразить лишь свои мысли по поводу неспособности предков виновного вести нравственный образ жизни, но подобное внушение было слишком косвенным, чтобы действовать эффективно. Однако полковнику Маршу как-то удалось вложить в свои слова существенный смысл, и все болезни нашего паровоза на этом прекратились.
Во время трехчасовой остановки на станции нам удалось хорошо отдохнуть, после чего поезд продолжил свой изнуряющий путь сквозь сосновые леса, болота, снова сосновые леса, березы, снова болота — один и тот же пейзаж все длился и длился нескончаемые мили, прерываясь частыми и длительными остановками, иногда по существенным причинам, но чаще без какого-либо повода. Дни без ночей, отличающиеся друг от друга лишь продолжительностью остановок и все возраставшим дискомфортом, вызванным редкими возможностями помыться и побриться, пылью, жарой и вниманием маленьких, но очень проворных обитателей нашего купе, — все это путешествие было так утомительно, что мы даже обрадовались, когда какой-то «товарищ» несколько раз наобум выстрелил в поезд из-под прикрытия леса. Мы не испытали никакого сожаления, прибыв, наконец, в Кемь, где нас приветствовал капитан Дрейк-Брокман из королевской морской пехоты. Я не могу не отдать должное этому джентльмену, не проявившему разочарования ни словом, ни взглядом при виде двух грязных и небритых полковников, которые были его единственным пополнением, так как полковник Киз должен был уехать на юг по другому поручению.
ГЛАВА 2.
ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛКА
С военной точки зрения значение станции Кемь было трудно переоценить. Она стояла на северном берегу реки Кемь, которая в этом месте была широкой и быстрой. Железная дорога пересекала реку по добротному и высокому деревянному мосту длиной примерно 250 ярдов. Была еще одна ветка, соединяющая город с Поповым Островом[18]: там, в пяти милях к востоку на беломорском побережье, на северном берегу устья реки Кемь, располагался порт с глубокой гаванью.
Со стороны Финляндии, с запада, дорогу защищали непроходимые леса, болота и тундра. За исключением водного транспорта, передвигаться там можно было только пешком по тропинке, тянувшейся вдоль северного берега реки и пересекавшей ее притоки по мостикам, сделанным из одного бревна. Город лежал примерно в двух милях от станции. В нем был собор, несколько магазинов, довольно много больших домов, расположенных вдоль четырех улиц, — все это на северном берегу реки. По деревянному мосту можно было попасть на остров, где располагались казармы, вмещавшие примерно 600 человек, старая ветхая деревянная церковь и трехэтажный театр, также построенный из дерева. Единственным каменным зданием во всем городе был собор. Даже тротуары были сделаны из досок, уложенных вдоль проезжей части по три-четыре в ширину. Улицы и дороги представляли собой всего лишь широкие грязные тропы без какого-либо покрытия. Когда они не утопали в грязи, с них поднимались облака разъедавшей глаза пыли. Население — около трех с половиной тысяч человек — было самого разного происхождения и классовой принадлежности, так как до войны Кемь была местом ссылки для политических преступников. Здесь все еще жили те, кто не уехал при первой же возможности, предоставленной революцией. Возможно, они начали воспринимать Кемь как свое убежище.
Кемский Успенский собор, построенный в 1717 г. Январь 1917 г.
Дрейк-Брокман и его рота морской пехоты жили в грузовых вагонах на железнодорожной станции. Его офис и склады располагались в полуразвалившихся пассажирских вагонах без единого стекла, а прачечная и туалеты стояли в лесу, который спускался к железной дороге с северо-запада. Эти блага цивилизации были в новинку для русских солдат, которые не испытывали никакого желания общаться с британцами, соблюдая что-то вроде напряженного вооруженного перемирия — последнее в любой момент могло перерасти в открытую враждебность. Впрочем, морские пехотинцы были готовы и к такому развитию событий. Мы также узнали, что железную дорогу Мурманск—Петроград на участке от моста, по которому она пересекала реку, и до Кандалакши на севере патрулирует «самодельный» бронепоезд (большая часть его брони была гофрированным железом!) французского артиллерийского отделения.
Вся собранная нами информация говорила о том, что мы оказались в чрезвычайно деликатном положении. Никто не знал, были ли мы в состоянии войны с местным населением или нет; не знали об этом и сами местные, и различное отношение к этому вопросу подчеркивалось желанием одних и нежеланием других железнодорожных чиновников помогать нам. Инженер Аргиев, начальник кемской дистанции железной дороги, был настроен к нам благожелательно и предоставил нам с Джоселином теплушку[19], или грузовой вагон, оборудованный печкой. Во всем остальном мы разумно полагались на умение морских пехотинцев «брать взаймы» — смекалка британского солдата позволяла им добывать все необходимое втихомолку.
