На этом огромном дворе располагались по крайней мере с десяток бараков — длинных, одноэтажных, построенных из металлических конструкций и легких панелей. Они напоминали мне те самые прекрасные бараки эпохи социализма. В каждом из них было по три или четыре больших комнаты и несколько помещений поменьше. Эти бараки явно строились по общему плану. Отдельные комнатки — для комсомольских секретарей, медперсонала и всевозможных начальников, а общие — для бригадиров, рядовых комсомольцев, политзаключенных и сумасшедших. Веселое было тогда время, если задуматься.
В центре двора стоял, пугая ворон и собак, внушительный больничный корпус. В отличие от бараков, которые выглядели заброшенными, но уютными, это сырое и обшарпанное здание действовало на психику угнетающе. Какой-то гибрид венецианской тюрьмы и казармы времен Второй мировой войны. Все окна были забраны тяжелыми решетками. Прутья решеток — толщиной с большой палец крупного мужчины.
Стены этой Бастилии были покрыты бесчисленными слоями краски, которая гнила и облезала, от чего здание выглядело, как человек с запущенной кожной болезнью. Да и запах соответствующий: уже издалека пахло больницей и неустроенностью.
Корпус, который я сейчас описал, был новостройкой. То есть, он появился в то время, когда земля была отчуждена от монастыря и передана во владение Больнице.
Бараки же были поновее. Может, как раз из-за того, что во времени они дальше отстояли от войны, их вид был более человеческим. Большой же корпус построили непосредственно после нее, поэтому своим видом он и напоминал войну.
Кроме того, в дальнем углу двора, рядом со скалами Стара планины все еще ютилось несколько совсем старых монастырских построек. Им было по сотне лет, и от них исходило негромкое благородство. Взгляду представали то остатки колонн с каменной резной капителью, то красивая арка. В этих милых на вид домиках размещалось геронто-психиатрическое отделение. Старые постройки образовывали собственный маленький дворик, изолированный от большого двора. И это был отдельный маленький мир. По нему тихонечко шаркали своими тапочками совсем выцветшие и тихие бабушки со старческим слабоумием.
И наконец, к больничному комплексу относился двухэтажный белый домик, также на вид весьма приятный, — в нем располагалась администрация, включая и кабинет Главврача.
Вот и все. Как вы сами видите, во всей этой Больнице не было ничего зловещего. Или было, но немного. Кто знает, зачем я начал с этого — со страхов и ужасов? Может, потому что мое первое впечатление о Больнице было зловещим. Может, во мне говорило предубеждение. Но я определенно это чувствовал: в громадном, чистом и красивом парке с акациями и буками, рядом с бараками и особенно около главного корпуса, сильно веяло холодным духом Безумия. Я его чувствовал. Все его чувствовали.
Такой и была Больница. И теперь я предоставляю ее своему Безумию, покой которого временами нарушается лишь одиноким криком очередной шизофренички.
Искырский мандарин
Я вошел в Белый домик. Еще тогда я почувствовал, что название этого корпуса должно писаться с большой буквы. Поскольку в нем находились кабинеты главврача доктора Г. и администрации.
Администрация большой психиатрической клиники — это структура, достойная по крайней мере еще двух романов. Весьма неприятная структура. Она состояла из двадцати чиновниц самого разного калибра. Двадцать орудий порядка против Безумия. Уже при входе мне показалось, что они создавали собственное Безумие, которое доили, как корову. Из своего скромного опыта я знал, что любая администрация — это самодостаточное и опасное существо, которое создает свой мир, свой микрокосмос, плодится и паразитирует в этой среде. Весь остальной одинокий и запутавшийся мир кружит около замкнутой на самой себе, герметичной и засасывающей всё и вся Администрации.
У Больницы также имелся свой маленький административный космос, который существовал, как мирный остров в неспокойном болоте Безумия. А кабинет доктора Г. находился в самом центре этого острова. Бум.
К Главврачу я вошел на цыпочках. Или на пятках. Я нервничал и очень волновался. Был готов драться с каждым встречным, а также обнять каждого встречного. Вы же видели ребенка, который ждет реакции взрослых, чтобы заплакать или засмеяться в унисон с ней. Если бы доктор Г. принял меня благосклонно и радушно, я бы наверняка растаял и с удовольствием повизгивал в приливе подобострастия. Поведи он себя недружелюбно, я бы рычал, как злой беспризорный пес, и кусал. Естественно, самого себя. Прикусывал бы свой язык. И свое собственное самолюбие.
Доктор Г. сидел спиной к двери. И он не был ни радушным, ни неприветливым. Все его внимание было приковано к монитору. Он играл в компьютерную игру и тихо пыхтел.
— Здравствуйте! — проскрипел я за его спиной.
— Здравствуйте, проходите! — очень любезно сказал Главврач и только после этого — ни быстро, ни медленно — обернулся.
— Я доктор Терзийски, — произнес я и испытал огромное облегчение, постыдное облегчение. Как будто я был мальчиком, у которого случилась поллюция во время экзамена. Я долго представлял себе, как это будет, когда я впервые серьезно произнесу «доктор Терзийски». Получилось неплохо. Мне даже стало весело и как-то забавно от нелепости собственных слов. Кого мы с доктором Г. обманывали? Скорее всего, самих себя. Я чувствовал, что он был готов к игре «в доктора». Он был крупным и внушительным, в очках, как телескопы штата Монтана, направленные в глубины космоса. А вообще-то, у него были самые обыкновенные глаза, и косоглазие, увеличенное линзами очков, становилось еще заметнее. Вот и все.
— Что вас к нам привело, доктор Терзийски? — снова чрезвычайно любезно спросил доктор Г., и на этот раз его любезность стала мне ясна: он легко и мило и на самом деле непринужденно со мною шутил. Подкидывал это «доктор Терзийски», как мяч. Небрежно.
— Мне бы хотелось, если это возможно, начать у вас работать. Одна из ваших подчиненных сказала, что у вас есть вакансии.
— Это которая из моих подчиненных? — с легким раздражением спросил доктор. Несмотря на свою неопытность, я почувствовал, что любая попытка пробить оборону крепости и прорваться внутрь, даже только чтобы осмотреть эту цитадель — Больницу — будет встречена с огромной подозрительностью.
— Ну… — споткнулся я. Я чувствовал, что вступаю в область каких-то сплетен, ввязываюсь в безобидные пока интриги. Если я назову имя, то подставлю свою знакомую, которая на самом деле мне сказала, что места есть. Тогда она будет уличена доктором Г. в предательстве, в разглашении больничных тайн. Больница должна была существовать под покровом тайны. Никто не должен был знать, есть там вакансии или нет. Посторонние не должны были знать, работает ли вообще Больница, есть ли внутри живые люди, откуда они пришли и как… или же они просто самозародились в Больнице, как какая-нибудь плесень. Я чувствовал, что приподнятие завесы тайны над этим учреждением, над этой Институцией, было очень неприятно доктору Г.
— Неважно… Кто-то тебе там напел… — проворчал доктор Г. с недовольством в голосе. Как будто хотел сказать: «Тоже мне! Нам прятать нечего. Все прозрачно! Но все же выдавать наши секреты — нехорошо».
