Однако вернемся к кадету Саше, которого наверняка дразнили и за очки, и за экзотическую внешность, и за малый рост. Однокашник вспоминал о нем: «...невзрачный, маленький, неуклюжий»[24]. Его легко узнать в Буланине, герое автобиографической повести «На первых порах: Очерки военно-гимназического быта» (1900), она же — «Кадеты» (1906). Этот Буланин-Куприн схлопотал по голове в первый же учебный день. В корпусе он попал в абсолютно мужской коллектив, старых дев здесь уже не было. Быстро усвоил, что бить будут больно, что жаловаться нельзя, а прославиться можно только жестокостью или каким-нибудь невероятным хулиганством. Чего же проще? Он скоро попал в категорию «отчаянных» и испытал все наказания: стояние под лампой, лишение обеда, карцер и, наконец, порку, о которой рассказывал с ужасом. Истязали его по доносу штатского воспитателя Кикина, которого он, расшалившись, дернул за волосы:
«— Кадет Буланин, выйдите вперед! — приказал директор.
Он вышел. Он в маленьком масштабе испытал все, что чувствует преступник, приговоренный к смертной казни. Было ужасное чувство, самое ужасное в этом истязании ребенка, — это сознание неотвратимости, непреклонности чужой воли. Оно было в тысячу раз страшнее, чем физическая боль.
Прошло очень много лет, пока в душе Буланина не зажила эта кровавая, долго сочившаяся рана. Да полно, зажила ли?»
Есть в «Кадетах» и постоянное чувство голода, и кровавые драки в ватерклозете, и колоритный сленг, и экзотическая корпусная иерархия («фискалы», «зубрилы», «подлизы», «рыбаки» и пр.). Есть и хороший, теплый юмор, особенно в портретах «зашибавших» (пивших) учителей. Ну не чудо ли преподаватели-словесники, которым мы обязаны творческим становлением героя! Первый, Сахаров, был хронически пьян, засыпал с храпом за кафедрой. Пил и второй, Труханов — настоящий Вакх: рыжая борода, «пивной» живот, сиплый голос. Но читал вдохновенно, заражал восторгом: «Ему одному обязан был впоследствии Буланин любовью к русской литературе».
Не думаем, чтобы прототип Труханова был благодарен бывшему ученику за такую славу. В жизни его фамилия была Цуханов, так что узнать его было нетрудно. Куприн намеренно не изменил в повести фамилию своего обидчика Кикина — он мстил и был удовлетворен, когда получил от Кикина разъяренное письмо. Мы намеренно задерживаемся на этом моменте: в «Кадетах» писатель впервые начал сводить счеты со своим прошлым, выволакивая на всеобщее обозрение «грязное белье» и нимало этим не заботясь. Первая публикация повести в киевской газете наверняка до Москвы и не дошла, а вот вторая, в популярном петербургском журнале «Нива», да еще и в 1906 году, когда Куприн гремел, не могла не стать головной болью для руководства 2-го Московского кадетского корпуса. Просто мы об этом ничего не знаем.
Наконец, есть в «Кадетах» главное: упоительное счастье героя от того, что ты больше не ничтожество, что какой-то особенный, что в увольнении мчишься по улице и отдаешь честь генералу, а тот отвечает. Что мама от счастья плачет и повторяет только: «Ах ты кадетик мой милый!» Что тебя возят показывать родственникам и знакомым, а там только и слышно: «воин», «будущий Скобелев». Так, с мундиром кадета, к Саше Куприну пришла первая в его жизни роль, которую он играл с удовольствием.
Между тем он взрослел. Известно, какой опыт быстро приобретается в казармах. Помимо виртуозного сквернословия и карт, «куренье в третьем классе, водка в четвертом, в пятом — первая публичная женщина» («Река жизни»). В 14 лет Саша написал «Молитву пьяницы»:
О, Вакх небожитель, Богов утешитель, Сниди на землю, молю. Нектаром чистым, Свежим, душистым Жизнь услади ты мою.
Вакху следует расщедриться вишневкой, портвейном, хересом, рейнвейном...
Так сниди скорее, Да лишь постарее Бутылку с собой захвати; Мы горе забудем, Друзьями мы будем И оба проснемся в части.
Конечно, это гусарство и бравада вкупе с перепевами юнкерских молитв Лермонтова, однако пили наверняка.
Хвастались и мужскими победами. За невинным названием купринского юношеского стишка «Маша» с посвящением «Л. Верещагину» (1885) скрывается довольно фривольная история соблазнения той самой Машей юного и малоопытного «Л. Верещагина» и его восторженный отзыв: «А, главное, все даром». Значит, в других случаях было за деньги и, значит, в это время в жизнь Саши Куприна уже вошли публичные дома. Позднее в «Поединке» он горько обвинит кого-то невидимого в том, что ему изгадили отношение к женщине: «Любовь! Кто понимает ее? Из нее сделали тему для грязных, помойных опереток, для похабных карточек, для мерзких анекдотов, для мерзких-мерзких стишков. Тут какой-то общий обман, какое-то напускное мужское молодечество, какое-то хвастливое презрение к женщине». Словно извиняясь за то, что сам был клиентом «веселых домов», он напишет «Яму», подаст голос в защиту разнесчастных Любок и Женек.
Взросление Куприна было трудным, и обычные для переходного возраста фокусы он, разумеется, откалывал. К седьмому классу он исчерпал чашу терпения преподавателей. Об этом рассказывают документы, недавно обнаруженные в Российском государственном военно-историческом архиве (далее РГВИА). В августе 1887 года на балу в 1-м кадетском корпусе Куприн послал за вином, выпил сам и угостил товарищей. Большинство педагогов находили, что более нет никаких надежд на то, что в следующем, выпускном году этот кадет исправится. В его раскаяние никто не верил, зная, что это страх перед матерью и ничего более. Последовал приговор: «...не надеясь, чтобы Куприн при его характере, достаточно выяснившемся за его семилетнее пребывание в корпусе, смог при выпуске иметь 8 баллов за поведение, постановили: представить Куприна к увольнению из корпуса с переводом его на службу в войска с правами вольноопределяющихся 1-го разряда»[25]. В «Юнкерах» писатель не скрывал, что у него вышел серьезный конфликт, только обстоятельства приводил более благородные. И с болью вспоминал заплаканное, бледное лицо матери, которая вымолила ему прощение.
Так он начал понимать силу самоотверженной женской любви и преданности: мать все уладит, сестры помогут. Саша часто виделся с Зиной, которая училась в Москве. На его глазах протекал ее роман со студентом Петровской земледельческой и лесной академии Станиславом Генриховичем Натом. Они поженились, когда Саше было 14 лет, и с тех пор он преклонялся перед «Стасей» (так звали Ната домашние), который после окончания академии должен был стать лесничим. Безотцовщина, Саша нуждался в мудром старшем товарище-мужчине и нашел его в Нате. «Поистине, в духовном смысле вы оба были моими кормильцами, поильцами и лучшими воспитателями», — признавался он в письме Зине много лет спустя[26].
