Мы могли бы оставаться друзьями всю жизнь.
Однако после прихода Гитлера к власти в 1933-м наши пути разошлись. Когда в 1936 году школу Шикера закрыли нацисты, мой брат Кони, я и наши родители уже три года жили в эмиграции. Мы жили и учились в Москве, и всякая связь с Мартином прервалась.
В 1945-м мы вернулись в Германию и вместо того, чтобы переехать в Штутгарт, остались в разрушенном Берлине. С самого начала передо мной стояли особые профессиональные и политические задачи, которые вскоре вовлекли меня в самую гущу серьезных противоречий нашей разделенной страны. Мои воспоминания о далеком детстве на швабской родине в Штутгарте и о семье школьного друга поблекли и почти забылись. Я ничего не знал о судьбе Мартина и его братьев. Мои оставшиеся в Москве друзья были мне, конечно, ближе, потом к ним прибавились новые друзья в Берлине и в Восточной Германии, собственная семья, дети, внуки…
Однако спустя полвека крошечный узелок в клубке моих воспоминаний помог возобновить давнюю дружбу двух мальчиков из Швабии. В 1982 году скончался мой младший брат. О нем решили снять документальный фильм, и меня просили назвать людей в Штутгарте, которые могли быть свидетелями нашего детства. Я вспомнил не только наш адрес на Цепеллин-штрассе и название школы, но и своего друга детства и его отца, который в свое время был известным органистом и профессором музыки.
Вскоре после этого я держал в руках первое письмо от Мартина из Штутгарта. Он отправил его по старому адресу моих родителей в Ленитце под Ораниенбургом. Хотя я тогда уже подал заявление об уходе на пенсию, я все еще находился на государственной службе в министерстве, в котором не поощрялись контакты с Западной Германией, и был обязан о них докладывать. Само собой разумеется, что мой адрес был на учете и у западных спецслужб, и я ни в коем случае не хотел, чтобы Мартина из-за восстановления наших отношений заподозрили в связях с генералом разведки ГДР. Мы переписывались и в 1986 году встретились в доме моих родителей.
Странно, как родственники и друзья после десятилетий разлуки могут узнать друг друга с первого взгляда и сразу снова стать близкими людьми. Так получилось и с нами. Мне показалось, что я вижу в Мартине его отца, музыканта. Овальный череп, высокий лоб, внимательный взгляд, но, главное, изящные руки - он тоже стал музыкантом? Это было недалеко от истины. Мартин, как он позже рассказывал, действительно получил музыкальное образование и играл на нескольких инструментах.
Его осанка и одежда выдавали в нем интеллигента. Он был скромен и неприметен. У него тогда - это был конец октября - поверх пуловера была надета спортивная куртка. При ходьбе было заметно, что он носил разные по высоте подошвы ботинки, чтобы скрыть дефект - последствие ранения на войне.
За проведенный вместе день мы взаимно и почти незаметно приподняли пелену, образовавшуюся за десятилетия разлуки. Нас сопровождали жена Мартина Траутел и моя жена Андреа. Они сразу же нашли общий язык и разговаривали о своем, когда мы слишком глубоко погружались в воспоминания. Мы пообедали в ресторане в центре Берлина, потом посмотрели у нас дома тот документальный фильм, благодаря которому мы опять встретились и в котором мой живущий в Америке сводный брат Лукас странным образом больше походил на Мартина, чем на меня, вечером слушали «Волшебную флейту» в «Комише опер».
Как часто случается после долгой разлуки, мы в первую очередь рассказывали о судьбе своих семей. Мартин знал о нас больше, чем мы о нем и его близких. Про нашу жизнь в эмиграции и о послевоенной деятельности он узнал из фильма о Кони и различных публикаций. Он рассказал о том, что несколько лет назад видел новую постановку пьесы отца «Цианистый калий», и вспомнил, какую реакцию по всей Германии вызвала премьера этого спектакля, когда мы еще учились в школе. Дом родителей в Ленитце, библиотека вызвали в нем воспоминания об отдельных эпизодах из истории нашей семьи. Ну, а тему моей работы в качестве начальника разведки мы всячески старались обходить.
Во время войны Мартин потерял всех троих братьев и сам выжил только потому, что был ранен. Но за этим не стояло никакого героического поступка, заметил он вскользь.
Мать Мартина умерла, когда ему было четырнадцать, отец женился во второй раз, и у Мартина появились сводные братья и сестры. Между тем, его собственная семья стала такой же большой, как и у меня. Только у него -к сожалению, этого не было в нашей семье -все занимались музыкой, а некоторые из его детей стали настоящими профессионалами и пользовались успехом. Как отец и дед, он не без основания гордился этим.
Сам Мартин во время нашей первой встречи все еще был целиком поглощен своей педагогической деятельностью, причем его интерес к ней не угасал. Он занимался созданием новой школы в Людвигсбурге и рассказывал о различных методах преподавания и трудностях, связанных с управлением школой. По ходу разговора он упоминал и проблемы, возникшие во время ее строительства.
Ритм своего дня он назвал «непрерывныым образом жизни», что полностью относилось и ко мне.
Я готовился к передаче дел моему преемнику. Сердцем и мыслями я давно уже погрузился в работу над рукописью своей первой книги. Я хотел попробовать воплотить в жизнь, хотя и в несколько иной форме, последние киноидеи моего брата и исполнить его завещание, написав «Историю неснятого фильма».
Мы перепрыгивали с темы на тему. Мартин рассказывал о своей младшей дочери, живущей в Берлине, у которой они с женой остановились. Она была еще студенткой и хотела посвятить себя необычной профессии музыкального терапевта.
Оба родителя остались под большим впечатлением после того, как побывали у своей старшей дочери в Бразилии, у которой там была не менее интересная работа. В небольшом поселке-«бидонвиле», фавеле Сан-Пауло с хижинами из гофрированного железа от бочек, с населением 3 тысячи человек, расположенном на окраине огромного мегаполиса, она помогала создавать ясли и детские сады, занималась обучением подростков, оказывала медицинскую помощь больным и при родах. В своей работе она следовала принципам педагогики Вальдорфа.
Мартин все еще был полон впечатлений от поездки. Он описывал, как в этот раз еще острее почувствовал знакомый по предыдущим поездкам контраст между нищетой трущоб и выставленным напоказ богатством зажиточных кварталов, и говорил, что все неразрешенные проблемы еще более обострились. Огромный внешний долг Бразилии, взрывной, необузданный рост народонаселения, высокая инфляция, разорительная для крестьян индустриализация сельского хозяйства, непобедимая преступность в больших городах. Его рассказ не был похож: на рассказ обычного туриста.
Жена Мартина произвела на меня впечатление спокойного и уравновешенного человека, она внимательно слушала своего мужа и только изредка дополняла его рассказ. Где-то в середине разговора она сказала, что поездки в Бразилию сильно подействовали на Мартина и повлияли на его образ мыслей. Он стал мягче и более открытым в общении с другими людьми. Непринужденное радушие и сердечность большинства бразильцев, независимо от многочисленных оттенков их кожи, произвели на обоих сильное впечатление.
