Еще одна тайна: как Леонард, несмотря на сведения, полученные «Веноной», продолжал спокойно жить в Нью-Йорке и устанавливать весьма опасные связи?
Как же тогда объяснить, что его друзья в Москве так непозволительно долго держали его связанным некогда данным обязательством и тем самым подвергали его смертельной опасности?
Если бы тогда на пляже мне это было известно, я, естественно, задал бы Леонарду много вопросов. Но рассказал ли бы он мне более подробно о самом себе и своих сомнениях за все эти годы? Такие бойцы, как он, умели неукоснительно подавлять внутренние порывы и контролировать себя в сложных, конфликтных ситуациях.
Сейчас, глядя на судьбу Леонарда, я не могу уйти от вопросов к самому себе: во всех ли случаях был оправдан риск использования в холодной войне доверенных мне солдат; не был ли кто-либо из этих женщин и мужчин брошен в одиночестве или даже вообще забыт; и всегда ли полученные результаты оправдывали принесенные жертвы?
Сколько же их было - забытых солдат, потерянных в битвах и сражениях всех войн прошедшего столетия и в том числе холодной войны? Легенда рассказывает об одном самурае, который после окончания Второй мировой войны, не зная о наступившем мире, много лет скрывался на одном из островов Тихого океана.
Не чувствовали ли себя ранее и не чувствуют ли себя сейчас «бойцы невидимого фронта», которые с опасностью для жизни доверились мне и руководимой мной службе, такими же «забытыми солдатами» после крушения нашего государства - ГДР?
Мысли об этих людях преследуют меня все эти годы. Вместе с другими коллегами по совместной службе я старался и стараюсь не прерывать контактов с ними, чтобы даже в тюремных камерах они чувствовали, что мы по-прежнему связаны с ними. Но горько сознавать, что у нас нет сил оказать им действенную помощь. После того как перестало существовать наше государт-во, исчезла всякая возможность возвратить им свободу путем обмена агентов.
Я не могу и не хочу снимать с самого себя ответственность за этих людей, которые несут несправедливую кару, оставаясь единственными заложниками прошедшей холодной войны.
Когда я писал странную историю нашего друга Леонарда, чувствами и мыслями я был вместе с теми мужчинами и единственной женщиной в США, которые отбывают там действительно как последние солдаты холодной войны исключительно суровые наказания. А ведь именно они внесли свой так и не оцененный по-настоящему вклад в то, чтобы эта холодная война -во всяком случае для нас, немцев, - несмотря на многие сверхопасные ситуации, не превратилась в горячую.
Так, например, приговор к пожизненному заключению одному турецкому гражданину в возрасте далеко за семьдесят, который сделал то же самое, что сделал бы и любой агент по поручению американцев, - а таких в мире было и есть немало, - негуманен и не может быть назван иначе как мелочная и злобная месть победителя. Я не упускаю ни одной возможности обратиться с просьбой о его помиловании к властям и высшему руководителю США - этой страны-гиганта, которая написала на своих знаменах слово «свобода» как высочайшее достояние человечества, пойти хотя бы на этот единственный акт гуманности. Этот старый человек не должен умереть в тюрьме, не должен быть забыт.
В последний раз Леонарда посетили в Нью-Йорке 20 января 1988 года. В этот день ему исполнилось 88 лет. Юбиляр был уже очень слаб и совсем непохож на себя, где он на Средиземном море снят с моим отцом, которого он пережил на тридцать пять лет. Менее чем через месяц после визита, 16 февраля, пробил его последний час. Я не смог поехать на панихиду, но не оставляю мысли посетить его могилу, чтобы отдать ему последнюю почесть, и не предам его забвению.
Вспоминая его, я вижу сильного мужчину, все еще шагающего рядом со мной по пляжу. Что давало ему силы, как и многим мужчинам и женщинам поколения моих родителей, выдержать все неописуемые трудности и искушения их жизни? Имела ли вообще смысл их жизнь, так же как и жизнь столь трагически-глупо забытого солдата?
У Леонарда были свои убеждения, которые разделяли и мои родители. Принимая все неизбежные при этом следствия, он был верен своим убеждениям и посвятил им всю свою жизнь. Как и многих других, противоречивая история двадцатого столетия привела его на сторону Советского Союза. Он не был предателем своей американской родины, он любил ее трудовой народ и ненавидел ее реакционных правителей. Он считал себя революционным борцом Интернационала, который должен принести человечеству освобождение от эксплуатации и угнетения. Когда я приду на его могилу, я вспомню о могилах павших коммунаров на парижском кладбище Пер-Лашез, о многих могилах на Красной площади в Москве и о памятном камне Розе Люксембург и Карлу Либкнехту на берлинском Кладбище социалистов, где похоронены и мои родители и брат.
Мартин
Дорогая Вальтраут, я только что узнал о смерти Мартина - сегодня, 8 февраля 1993 года, - и сразу же позвонил Вашей дочери.
Хотя такой спокойной смерти можно только позавидовать, эта внезапная новость нас глубоко потрясла. Еще недавно он был здесь, и у нас произошел один из тех разговоров, которые мы любили вести с самой первой нашей встречи и которые, к сожалению, так редко получались из-за постоянного недостатка времени и из-за того, что мы жили далеко друг от друга.
Мартин рассказывал мне про празднование своего семидесятилетия, на которое вокруг него еще раз собралась вся Ваша большая интересная семья. Поговорили мы тогда и о моем дне рождения, который прошел в январе, - мы с ним одногодки.
У меня остались его красивые, увлекательные и зачастую очень подробные письма, в которых он раскрывал мне свои мысли. Они - та ниточка, которая тянется от наших школьных лет через разлуку в пять десятилетий до последних бурных лет…
Пожалуйста, дайте о себе знать! Если Вы окажетесь в Берлине, мы будем очень рады видеть Вас у себя. Это, естественно, относится и к вашим детям. Как только у меня получится выбраться 6 Штутгарт, я с Вами обязательно свяжусь…
Мартин был моим самым первым другом. Наша общая дорога в школу шла по Цепел-линштрассе, улице, расположенной на окраине городка высоко над котловиной Штутгарта. С первого по третий класс мы оба ходили в школу недалеко от Креервальда. О том, что основатель школы Фридрих Шикер был необычным педагогом, который применял новые, нетрадиционные методы воспитания детей, и что, следовательно, мы учились в необычной школе, мы, маленькие мальчишки, и не подозревали. Как и все, мы называли ее просто школой Шикера.
После уроков я часто оставался до вечера в семье Мартина на Ромингервег. Сад, подвал, игры со старшими братьями Мартина, кегли и японское фехтование бамбуковыми палками -все это было куда интереснее, чем идти домой. То, что нам с Мартином доставляло удовольствие и было приключением, братья Мартина считали серьезными занятиями. Об этих старших мальчиках у меня в памяти остались только их прозвища - Голь и Дилл. Третьего из четырех братьев звали Аксель, и он тоже был старше Мартина.
Несколько воинственные привычки старших ребят были связаны с их принадлежностью к полуконспиративной молодежной организации «ДеЙот 1.11» («Немецкое юношество первого ноября»), о которой у меня остались кое-какие воспоминания. Спортивная закалка, чувство товарищества, готовность пойти на жертвы и личное мужество были добродетелями, провозглашенными ее основателем швабом, - у него было загадочное имя Туск, - поэтому Мартин и я старались продемонстрировать свою смелость, прыгая с зонтиком с террасы в сад. Мы закалялись и вместе с братьями Мартина на полном серьезе готовились к походу с палатками в Лапландию, придуманному Туском.
