Более того, еще в 1924 году Комитет обороны империи начал тщательно разрабатывать план мероприятий по пассивной противовоздушной обороне. Рассчитали, какое количество бомб может быть сброшено Германией при возобновлении военных действий и какое количество людей в результате погибнет. Каждая тонна взрывчатого вещества приведет к ранению пятидесяти человек, у трети раны окажутся смертельными. Три тысячи пятьсот бомб обрушатся на Лондон в первые двадцать четыре часа военных действий. Возникнет необходимость всячески поддерживать общественный порядок, не допуская того, чтобы жизнь в городе превратилась в сплошной ад. Впервые за всю войну тема укрепления морального духа в тылу стала приоритетной.
Первую взорвавшуюся в Лондоне бомбу занесли на свой счет отнюдь не немцы: удар был нанесен Ирландской республиканской армией и направлен на самую прозаическую цель – торговый центр «Уайтли» в Бейсуотере. Немецким бомбардировщикам не удалось достичь цели, и город превратился в неприступную цитадель. Премьер-министр страны в былые годы сам служил в армии и имел опыт ведения военных действий. Король не покинул Букингемский дворец. Правительство, монарх, население – все были заодно. Работали магазины. В Гайд-Парке были расставлены шезлонги и играл оркестр.
Но к ноябрю 1940 года Дюнкерк был уже полгода как в прошлом, и в жизнь города вошел Блиц. После падения Франции нация приготовилась к неминуемому вторжению, и лондонцы настолько свыклись с постоянной угрозой воздушного налета, что просто продолжали заниматься своими повседневными делами. Умение держать удар считалось составляющей противостояния, не менее важной, чем умение атаковать.
Бомбардировки были особенно страшны, когда обрушивались на места массового скопления народа. Сто одиннадцать человек разорвало на куски в отделении банка. Шестьдесят четыре утонули в каскаде грязи в Бэлхеме. Каждый лондонец мог назвать погибших или чудом уцелевших знакомых. Непривычно «похудевшие» газеты пестрели новостями о сомнительных победах, но личный опыт сводился лишь к страданию и стойкости.
Всю жизнь Мэя не покидали врезавшиеся в память образы: перевернутый автобус, часовой с молчаливым, испуганным ребенком на руках, яркая голубая шляпа на краю забрызганной кровью воронки. Однажды ночью зрители вышли из театра «Сэдлерз-Уэллс» после постановки «Фауста», и перед ними предстало небо в огне. Если Лондон центр мира, значит, огнем охвачен весь мир. На редкость неподходящее место для поисков смысла жизни. И весьма подходящее – для зарождения тесной дружбы.
5 Сэндвичи на мосту
Утром в понедельник, 11 ноября 1940 года, после уик-энда, наполненного воем сирен, грохотом зенитных орудий, отдаленными разрывами бомб и гулом самолетов, девятнадцатилетний Джон Мэй больше всего думал о том, чтобы пораньше попасть на работу, поскольку это был его первый день на новом месте и ему страшно хотелось произвести хорошее впечатление.
Он спрыгнул с задней площадки автобуса, когда тот затормозил, свернув с Олдуич, и зашагал по пепельным мостовым Стрэнда, размышляя над тем, не пропустил ли сигнал воздушной тревоги. Было по-прежнему темно, слишком рано для дневной воздушной атаки. Светомаскировка закончилась за полчаса до восхода солнца, когда наибольшую опасность для пассажиров представляла «молчаливая смерть» – проплывающие по улицам троллейбусы, различить которые можно было лишь благодаря поблескиванию стальных деталей. Ясная погода, установившаяся в ходе двух последних дней, больше, чем обычно, способствовала усиленным воздушным налетам, но утро было безветренным и хмурым. Хороший знак: когда облака висят так низко, немецкие бомбардировщики не могут лететь над рекой по направлению к центру Лондона.
Мэй не знал, где находится ближайшее бомбоубежище, а необходимость добраться на Боу-стрит оставалась. Он специально выпустил низ рубашки наружу, чтобы она торчала из-под пиджака, как белый флаг для автолюбителей; около четырех тысяч человек погибло во время светомаскировок в течение двух первых месяцев войны. Находиться в местах расположения британских экспедиционных войск за морем было куда безопаснее.
Магазины и рестораны на Стрэнде были заколочены досками от «Кардомы» до «Коул-Хоула», но плакат, прибитый гвоздями под вывеской ателье «Жизнь продолжается», указывал путь к бомбоубежищу. Мэй мысленно это отметил. Уличные фонари не горели, и лишь полоски белой краски на краю тротуара помечали его маршрут. Он прошел мимо крупного отделения компании «Бутс», чью витрину заложили мешками с песком, а сверху, там, где их не хватило, сложили старые телефонные справочники.
Мэй решил, что переусердствовал, так рано выйдя из дому в свой первый рабочий день. Прошлой ночью было совершено несколько воздушных налетов, и лишь немногим лондонцам посчастливилось поспать больше четырех часов, вопреки протесту патриотов, настаивавших на том, что падающие бомбы никоим образом не препятствуют их отдыху. Похоже, этим утром весь город решил поздно очнуться от сна. Мимо под руку прошли две девочки с заспанными глазами, в одинаковых самодельных шляпках, украшенных блестящими брошками. Офицер противовоздушной обороны остановился в дверях магазина, виновато затянувшись тоненькой самокруткой. Пожилой мужчина, в кепке и толстом шерстяном пальто, собирал в сточной канаве окурки. Темные улицы пропахли дешевым табаком и обуглившимся деревом.
Спустя шестьдесят лет Джон Мэй пройдет тем же маршрутом и увидит на улицах больше спящих людей, чем во время войны, но в тот момент, в тот безрадостный понедельник, его волновало лишь одно – попасть в офис до того, как все решат, что совершили ужасную ошибку и вовсе не нуждаются в новобранце для работы в экспериментальном отделе полиции, а уж тем более – в молодом парне, избравшем эту профессию волею военных судеб.
Он без труда нашел полицейский участок на Боу-стрит – частенько бывал по утрам на Ковент-Гарден с отцом и хорошо изучил окрестности, – но не мог определить, в какую дверь войти. Карфакс, дежурный сержант с бульдожьим лицом, отослал его от парадного входа, мимо написанной от руки вывески, обращенной к населению: «Сохраняйте порядок – мы на местах», на другую сторону улицы, к незаметной голубой двери. Не увидев звонка, он уже собрался постучать, когда дверь внезапно открылась.
– Ты, что ль, новенький? – спросила статная молодая женщина, с ярко накрашенными губами и простонародным выговором. – Иди ты! Ишь, прыткий какой, а? – Она распахнула дверь. – Лучше войди, а то всю улицу занял.
Мэй стянул с головы кепку и вошел в узкий коридор. В темноте внушительный бюст молодой женщины чуть не уперся ему прямо в лицо, но, похоже, она этого не заметила.
– Влезешь на самую верхотуру по этой лестнице и сразу направо. Да не споткнись на ступеньках, там доски выпадают и кругом валяются учебники. Мы только въехали.
Мэй дошел до лестничной площадки, покрытой линолеумом, и оказался перед едва освещенной дверью кабинета. Внутри по радио играла музыка. На панели входной двери был прикреплен лист бумаги с надписью «Постучите и ждите». Он так и сделал, тихонько постучал и, когда ответа не последовало, постучал более настойчиво.
– Не стоит высаживать дверь, – раздался раздраженный голос. – Просто открой ее.
