– Да? И как бы вы расправились со мной? Швырнули бы в меня сапог?
– Если бы со мной был пистолет, вы бы уже лежали на ковре с пулей в глотке. Иногда я ношу его в кармане. Сегодня такого не случилось. Но мои руки всегда со мной, и они вполне способны свернуть вашу прелестную шейку.
– О, не думаю, что вы стали бы меня убивать. Ваш благообразный дворецкий не позволил бы совершиться такому безобразию у него под носом.
– На вашем месте я не стал бы держать пари.
– Он очарователен. Если бы он надел белую мантию, то был бы ни дать ни взять библейский пророк.
– Он не пророк. Однако присматривает за вратами моего царства. Ладно, кто вы такая, черт побери? И как сюда попали?
Она не ответила, продолжая оставаться неразличимой тенью в темном плаще. Удивление Ричарда постепенно сменилось гневом. Ему хотелось остаться в одиночестве, а эта женщина вломилась не только в его дом, но и в святая святых – в библиотеку.
Нет, дело явно кончится убийством. И тут он понял.
– Бассик за это поплатится! Проклятье! Вход для прислуги в северном крыле! Если вы хотите служить в Чесли, запомните на будущее: в этой части замка вам делать нечего. Скажите Бассику, что мне нет нужды беседовать с вами. Уходите. Немедленно. Я хочу остаться один.
– Вы сказали много. Я все слышала, но, признаться, ничего не поняла. Будьте любезны повторить. Только на этот раз сократите свою речь до одной мысли, наиболее подходящей к случаю.
Эта женщина имеет наглость разговаривать насмешливо и оскорбительно одновременно. И все же насмешка преобладает. Насмешка над ним, Ричардом. У него зачесались руки.
Он выпрямился, став еще выше, закинул голову и расправил плечи, изображая средневекового сеньора в его самом грозном виде. Ему приходилось видеть таким своего деда; но лучше всех на свете это умел делать отец Ричарда. Почернев от ярости, герцог сказал:
– Хватит. Вы меня утомили. Убирайтесь отсюда. Я не желаю, чтобы меня беспокоили деревенские женщины, что бы там они ни собирались предложить. Пришлите ко мне дворецкого. Этому малому придется держать ответ.
– В первый раз в жизни меня назвали деревенщиной. Милорд, вы всегда так грубы или только по средам? Или все дело в погоде? Я и сама обрадовалась, когда дождь кончился. Еще немного, и можно было бы лопнуть с досады.
– Замолчи, будь ты проклята! Женщина умолкла и уставилась на Ричарда.
Неужели она обманулась в нем?
Наконец до герцога начало что-то доходить. Черт побери, он слишком ушел в себя. В незнакомке нет ничего от служанки. Кроме того, она слишком грамотно говорит. Иногда, правда, в ее речи слышится едва уловимый французский акцент. Впрочем, какая разница? Она здесь, и этого вполне достаточно. Здесь, в его убежище, где ей совершенно нечего делать! Ричард уже давно задыхался от бессильной ярости, а теперь перед ним стояла жертвенная овца, на которой можно было сорвать гнев.
Он шагнул к женщине, однако та не попятилась ни на дюйм. Впрочем, если бы она это сделала, то могла бы угодить прямо в камин.
– Ты называешь меня грубым? – Теперь он был совсем рядом с закутанной в плащ фигурой. – Грубым? У тебя хватает наглости называть грубым меня? А не боишься, что я прикажу тебя высечь, деревенщина?
– Милорд, – ответила она, шагнув в сторону и взявшись за завязки плаща, – я думаю, вы ошибаетесь. На самом деле я вовсе не деревенщина. – Женщина повернулась к нему лицом и откинула капюшон. Хотя при этом шандал, стоявший на каминной полке, оказался у нее за спиной, скудного света хватило, чтобы герцог тут же осекся, словно чей-то огромный кулак ударил его под ложечку.
Это была вовсе не служанка. В ней не чувствовалось и намека на крестьянское происхождение.
Ричард сам не знал, чего ждал, но смотревшая на него юная дама с высоко поднятым подбородком не имела ничего общего со сложившимся у него образом. Белая кожа, высокие скулы, розовые от тепла, струившегося из камина, гордый прямой нос… Светлая шатенка, е мягкими шелковистыми, словно золотое руно, волосами, собранными в тяжелый пучок на затылке. Отдельные локоны выбивались наружу и обрамляли лицо. Чудесные локоны. Она была красива. Но не так, как знакомые ему женщины, которыми он восхищался и с которыми спал. Это была не та красота, из-за которой древние греки осадили Трою; в ней было нечто большее, чем сумма отдельных составных частей. Что же она такое, эта женщина? В выражении ее лица была тайна, над которой мучительно хотелось поразмыслить. Глаза у нее были темно-карие, но сказать только это значило не сказать ничего. В них были та же глубина и тот же намек на тайну. Эти глаза смотрели прямо на Ричарда, и их миндалевидный разрез казался ему смутно знакомым.
Невероятно… Он смотрел на нее так, как умирающий с голоду смотрит на пиршественный стол. Но со времени его последнего лондонского «пира» прошло всего четыре дня. Морганы было больше чем достаточно для любого мужчины, даже если тот голодал целый год. И все же Ричард не мог отвести глаз от этого лица и от этих полных губ, на которых внезапно появилась улыбка, обнажившая ровные белые зубы.
– Милорд, надеюсь, осмотр подошел к концу. А то я начинаю ощущать себя рабыней на невольничьем рынке. Могу я продолжать улыбаться?
– Да, улыбка у тебя очаровательная. Что бы ты сказала, если бы я решил купить тебя?
Похоже, на сей раз он попал в цель. Он заметил это по ее слегка расширившимся глазам. Но женщина была не робкого десятка. Во всяком случае, Ричарда она ничуть не боялась. После едва заметной паузы она ответила:
– Я бы сказала, что вы, очевидно, унаследовали привычки своих владетельных предков, которые считали, что каждая женщина, ступившая на их землю, обязана исполнять любой их каприз.
– Конечно, – кивнул он.
– Что «конечно»?
– Конечно, я унаследовал эту черту. Возможно, с небольшим опозданием, но все же мне в голову пришла мысль: какая цель могла заставить женщину забраться в святая святых мужчины, если не стремление пробудить в нем желание лечь с ней в постель?
Ричард понимал, что ведет себя далеко не по-джентльменски. Скорее как ублюдок. Но, если придирчивый осмотр и грубость и оскорбили женщину, она не подала виду, что обиделась. Она не двигалась, просто стояла на месте, смотрела на него, и герцог готов был поклясться, что читает ее мысли.
Так как незнакомка продолжала молчать, он медленно и уже далеко не так грозно произнес:
– Думаю, пришла пора сказать, кто вы такая и что делаете в моей библиотеке.
Почему ему так знакомы эти глаза… и особенно их разрез?
Незнакомка поняла, что изучает его так же пристально, как и он ее. Казалось, со времен ее детства Ричард ничуть не изменился; он все такой же высокий и могучий, как шесть лет назад, точеные черты худого смуглого лица оставались такими же безукоризненными… Нет, разница все же есть. Тот молодой человек знал одни наслаждения и испытывал желания, свойственные разгульной юности. А этот мужчина уже многое испытал, многому научился и многое перенес. Годы наложили свой отпечаток и на черты его лица, и на выражение глаз.
