– Нашли тоже, кого в пример привести! Фашисты людей истребляли, а вот деревья пожалели.
– Так полковник-то этот всё гулял-гулял по парку, а потом даже передумал цыган расстреливать – вот как на человека красота подействовала!
– Ну и зря, что передумал, – заявил вдруг мэр. – От них одна вонь и грязь… А вот, если кому-нибудь дерево упадёт на кумпол? Ураганы же, мать вашу!..
Ураганов больше не было, но по телевидению и в прессе появились сообщения, что лиха беда начало: то ли ещё будет, ой-ёй-ёй! Экологи и метеорологи разделились на два лагеря: одни в одно ухо пугают, другие в другое ухо успокаивают. При этом и те, и другие уличают друг друга во лжи и подтасовке фактов. Первые всё чаще берут вверх, их доклады больше похожи на камлания с пеной у рта и корчами. Мистически настроенные граждане сообщают, что близится полный абзац, то бишь конец света, слюнявят листы Апокалипсиса и доказывают, что ещё Иоанн Богослов предвидел ураганы в Ленинградской области конца XX века. А уж про Нострадамуса и говорить нечего! Тот якобы даже населённые пункты назвал, только зашифровал, чтобы их обитателям не так тошно было помирать. Если бы не рухнул коммунистический строй, то, я чаю, и в трудах товарища Ленина такие деятели отыскали бы предсказания глобального потепления и прочих катаклизмов.
Короче говоря, от своих намерений мэр отказываться не собирался. Ему и новомодные лекарства от аллергии на тополиный пух подкидывали – лечись, мол. И жалобы в высшие инстанции строчили, что было бесполезно: у него там имелась «своя рука». И хамили в открытую, чтобы катился он в Сахару или Каракумы, где нет ни деревьев, ни пуха, ни духа. Но никакие увещевания на него не действовали. Да и не могли подействовать, потому что на самом деле Арнольду Тимофеевичу деревья не мешали. Задумал он сделать небольшой бизнес, продав территорию парка под участки для дач. Место-то красивое! К тому же, рядом и автотрасса, и железнодорожная станция. И «своя рука» дала добро, что самое главное! Ведь в наше время найти участок под дачу в радиусе ста километров от Петербурга уже почти невозможно, и желающим отдохнуть на не вырубленной окончательно природе приходится ездить за сто пятьдесят, а то и двести километров. Хотя всегда удивляет и не перестаёт удивлять, что в России всё время не хватает места. Вцепятся вот так в пятачок земли и не подумают, что кругом – пустынные поля бывших колхозов и совхозов, где и земля получше, и ландшафт поровнее. Почему бы их ни отдать под застройку? Зачем вырубать для этого красивый парк?
– Тоже мне, вишнёвый сад, блин! – усмехался наш новый Лопахин на тщетные попытки некоторых жителей спасти этот «частокол».
Зачем ему, в самом деле, ехать в Сахару? Он может сделать новую Сахару здесь, в родной Ленинградской области. «Быть может, Бог и сотворил пустыню для того, чтобы человек улыбался деревьям», – размышлял Алхимик у Пауло Коэльо. Но, даже побывав в разных странах мира, и в Египте в том числе, наш мэр не улыбался деревьям, а стал видеть в каждом из них своего потенциального врага, который так и метит стукнуть его. По кумполу. Но что это будет за деревня без деревьев? В конце концов, «деревня» и «дерево» – однокоренные слова.
Дерево, если на то пошло, имеет больше прав на существование. Деревья полезны для среды, для климата и самой планеты, а человек совершенно для неё бесполезен, и благодаря некоторым деяниям даже вреден и опасен. Дерево ближе к природе, а человек не просто от неё отдалился, а окончательно отделился, вышел из неё, нарушил её в себе и продолжает нарушать всеми доступными способами. И чем больше он это делает, тем цивилизованней такого человека принято считать. По сути, современный цивилизованный человек – это такой человек, который неправильно питается, неправильно дышит непредназначенной для дыхания смесью газов, кое-как спит, занимается совершенно противоестественной для человеческого организма деятельностью, вроде многочасовых посиделок в душных кабинетах перед монитором компьютера или в многокилометровых автомобильных пробках. Казалось бы, он должен стремиться сохранить любой клочок природы, любое деревце, чтобы совсем не забыть, как эта самая природа выглядит. Но он истребляет её беспощадно и закатывает в асфальт для новых автостоянок и луж бензина.
Стали мы обречённо ожидать, как в парк однажды придёт ужасный экскаватор и будет корчевать ещё живые пни, как в стихах Бродского экскаватор рушил церковь:
К тому же экскаватор мог считать
её предметом неодушевлённым
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевлённом мире
не принято давать друг другу сдачи.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее – после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснётся.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грёзы перечёркивают явь…
Для них тут садик, говорят вам – садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: «собачья верность».[6]
И эта собачья верность – заболевание, страшнее всякой аллергии.
* * *
Хуже всего, что поваленные в сквере за домом деревья потом больше года так и лежали. Там, где упали. Ну, мешали они кому-то, спилили их, надо бы использовать с толком. Но дала себя знать ещё одна русская национальная болезнь под названием «Плевать!». Никто не обращал внимания, что под дождями и снегами гниёт хорошая древесина. Во всём мире подобное отношение к этому ценному материалу называется бесхозяйственностью и безответственностью, а у нас – загадочной русской душой. Нам не до энтих глупостев, нам больше дела есть до состояния здоровья Саддама Хусейна, да вот ещё Мозамбик не приняли в ВТО.
«Руби леса из нужды, но зачем истреблять их? – возмущался чеховский врач Астров, советовавший топить печь торфом. – Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарён разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днём земля становится всё беднее и безобразнее».
Но что сказал бы этот думающий и неравнодушный человек, если бы увидел, как мы обходимся с деревьями нынче, когда уничтожаем их даже не для топлива, а походя, просто так. Есть в этом что-то неполовозрелое и капризно-беспомощное: сломал дитятя живую игрушку и выкинул её за порог дома, словно там за порогом уже не его мир, а чужой. Словно мир делится на маленькую скорлупку его хлипкого дома и огромную территорию для отходов нашей жизнедеятельности. И вот дитятя капризно требует, чтобы кто-то за него убрал это безобразие, которое он создал и продолжает создавать.
