Его привели обратно в огромный зал и велели присоединиться к находившимся там мальчикам. Все они понуро стояли, держа в руках миски. В зале находилась не одна сотня людей, часть из них уже сидела за длинными столами и молча ела. Был слышен лишь стук ложек по мискам. Мистер Сиссонс стоял на возвышении в конце комнаты, наблюдая за ожидавшими еды людьми.
Джиму дали черпак похлебки и краюху хлеба.
– Я ничего не хочу, – начал он, но тут его подтолкнули дальше по очереди.
Он сел на одну из скамеек. Огляделся по сторонам, пытаясь встретиться с кем-нибудь взглядом, но никто из мальчиков на него не смотрел. Все они сидели, опустив голову, глядя в стоявшие на столах миски. Сидевший рядом с ним мальчик быстро протянул руку и выхватил у Джима хлеб. Джим молча съел свою похлебку.
После еды мужчина с опущенной головой дал Джиму одеяло и показал ему комнату, где было много полок и длинных ящиков, где спали мальчики. Он указал на ящик, в котором предстояло спать Джиму. Мальчик заполз в него и понял, что лежать в нем можно, только свернувшись калачиком, – настолько он был маленьким. Он привязал ботинки Лиззи к запястьям – на случай, если кто-то решит украсть их у него. Дверь спальни закрылась, и все оказались в темноте.
Ночью в комнату осторожно вошла старуха со свечой в руке, которую она подносила к лицу каждого мальчика. Он лежал с закрытыми глазами; огонек свечи выжигал на веках красные пятна, когда она подошла и остановилась рядом с ним. Он слышал ее хриплое дыхание, скрип ее ботинок и не осмеливался даже вздохнуть. Всю ночь мальчик пролежал без сна, думая об Эмили и Лиззи, волнуясь за мать. Как же сильно ему хотелось снова увидеть ее! Возможно, если она будет чувствовать себя лучше, она сможет упросить мистера Сиссонса отпустить их.
Как только наступило утро, дверь отперли. Место старой Марион занял горбатый мужчина. Он велел мальчикам выстроиться во дворе на помывку.
– Я уже разбил для вас лед, – сказал он. – Так что не думайте, что вам удастся отвертеться.
Джим побежал за мужчиной. Тот был настолько сутулым, что верхняя половина его туловища казалась загнутой, как трость, а когда Джим заговорил с ним, он повернул голову, чтобы посмотреть на ноги мальчика.
– Прошу, сэр… – начал Джим.
– Я не сэр, – ответил мужчина. – Я просто выполняю свою работу, как и все остальные. Я просто Джозеф, никакой не сэр. – Он отвернул голову от ног Джима и сплюнул на пол. – Ненавижу сэров, как и ты.
– Пожалуйста, Джозеф, скажите мне, где лазарет.
– Зачем тебе это? – поинтересовался Джозеф, снова глядя на ноги Джима.
– Потому что там моя мама и я вел себя хорошо, – ответил Джим. – Миссис Сиссонс сказала, что если я буду вести себя хорошо, то смогу сегодня пойти к маме в лазарет.
– Значит, ты и есть мальчик, которого привели вчера вечером, а маму твою привезли на тележке?
– Да, – ответил Джим. – Пожалуйста, скажите мне, где лазарет.
Джозеф пожевал губами.
– Что ж, он наверху, – наконец произнес он. Потер нос тыльной стороной ладони и наклонил голову в сторону, косясь на Джима. – Вот только миссис Сиссонс сказала мне, чтоб я не трудился водить мальчика наверх, потому что его мама… – Он остановился и покачал головой, снова пожевал губами. – Твоя мать умерла, сынок.
5
За решеткой
Джим засунул кулаки глубоко в карманы и отвернулся. Вокруг него были мальчики, шаркающей походкой выходившие на холодный двор, все они были похожи на серые пятна. Мальчик прищурился, глядя на ослепительно белое небо. Нет, он не станет плакать. Легкие его разрывались, ему казалось, что он никогда больше не сможет вдохнуть воздух, но плакать здесь он не собирался. Единственным человеком, с которым ему хотелось быть, была Рози. Она бы придумала, что делать. Но оказаться рядом с Рози у него не было ни малейшего шанса.
– Я хочу домой, – сказал он.
Джозеф повернул к нему голову и сплюнул на землю.
– Домой? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду под словом «домой»? А это что тогда такое, если не дом?
«Вот как, – подумал Джим. – Значит, теперь это мой дом – огромное здание с решетками на окнах и железной оградой снаружи. А родители, судя по всему, – мистер и миссис Сиссонс, тощие, с восковыми лицами, словно свечи. И если они – мои родители, значит, мои братья и сестры – это едва волочащие ноги тощие мальчики, которые спят со мной в одной комнате, и те щуплые девочки, которые, кажется, совсем забыли, как люди улыбаются».
– Можно мне все равно увидеть ее?
Джозеф отрицательно покачал головой:
– Ее унесли в мертвецкую еще ночью и положили на бедняцкую повозку. Нет денег на колокола и все такое прочее, понимаешь?
Джим молча ходил из комнаты в комнату, как ему было велено, из спального ящика – во двор, со двора – в столовую и опять в свой ящик… Это было похоже на медленный танец, и шаги всегда были одни и те же, повторяясь изо дня в день.
Утро начиналось со звонка в шесть часов, когда всем мальчикам нужно было помыться у насоса во дворе. Джозеф наблюдал за ними, поворачивая голову из стороны в сторону, словно сгорбленная над пищей птица. Он постоянно похлопывал руками по своей сутулой груди, спасаясь от холода.
– Мойтесь быстрее, мальчики, – говорил он. – Пока эта дурацкая погода не проела мне кости.
Напротив места, где располагался насос, находился сумасшедший дом. Там запирали тех, кто сошел с ума. Они кричали и завывали часами, протягивая руки сквозь решетку своей тюрьмы.
– Дай нам немного хлеба, мальчик! – просили они. – Выпустите меня! Выпустите меня!
– Не обращай на них внимания, – однажды прошептал ему на ухо курчавый мальчик. – Они безумные. Они животные.
Джим был потрясен. Он снова уставился на мужчин, женщин и детей, теснившихся там. Клетка, в которой они содержались, была слишком маленькой. Их завывания эхом прокатывались по двору.
– Животные, животные, – произнес себе под нос Джим, пытаясь прогнать издаваемые ими звуки из своей головы. Он отвернулся от них, пытаясь сделать вид, что сумасшедших просто не существует.
– Нет, они не животные, Джим, – сказал ему Джозеф. – Они люди. Да, люди, Джим. Там моя мать.
В другом конце двора был сарай. Через маленькое зарешеченное окошко на них смотрели мальчики. Их белые лица были еще более пугающими, чем завывание безумных. В первый день пребывания Джима в работном доме Джозеф подошел к нему боком, обхватил за плечи рукой, приблизил к нему голову и забормотал на ухо:
– Смотри, это мальчики, которые пытались убежать. Их ловят, бьют и запирают там, пока они не станут хорошими. Помни об этом.
После мытья во дворе Джиму приходилось подметать его метлой, которая была в два раза больше, чем он сам. Мести нужно было до тех пор, пока земля не становилась чистой, даже если за ночь нападали сотни листьев и через высокие стены прилетали новые. За завтраком мальчики выстраивались в очередь в ожидании хлеба и чая. Хлеб выдавали в каждый прием пищи, но, если Джим пытался припрятать немного, мальчики постарше его крали. Он научился проглатывать еду так же быстро, как и они: вареное мясо в обед, сыр на ночь – все съедалось мгновенно и в полном молчании.
