– К сожалению, это все, что я могу сделать для тебя, Энни, – произнесла Рози.
– Это даже больше, чем я ожидала, – вздохнула миссис Джарвис. – Ты хотя бы спасла от работного дома моих девочек.
Пошатываясь, женщина встала.
– Нам пора идти, – обратилась она к Джиму. – Чтобы не подвести Розу, нам нельзя оставаться здесь дольше.
– Что ж, я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться, – сказала Рози, быстро коснулась плеча подруги и пошла в судомойню, на лице ее появились глубокие суровые морщины. Слышно было, как она гремит там кастрюлями, словно рассаживая целый оркестр.
Эмили вообще ничего не сказала – просто не смогла. Горло сдавило от боли. Она даже не могла посмотреть на мать и на Джима, лишь быстро обняла обоих и отошла к столу, села на табурет и обхватила голову руками. Лиззи попыталась повторить ее действия, но стоило миссис Джарвис коснуться рукой двери, которая вела на улицу, как она воскликнула:
– Не могу, – ответила ей мать, даже не обернувшись к дочери. – Благослови вас Господь. Это лучшее, что я могу для вас сделать. Да пребудет Господь с вами обеими.
Она взяла Джима за руку и быстро вывела за дверь. Джим не осмеливался даже взглянуть на нее. Невозможно было слушать звуки, которые она издавала сейчас, когда они вышли на улицу. Он поднял голову к небу, подставляя щеки снежинкам, чтобы их остудить. Мальчик не представлял себе, что будет с ним и с матерью, увидят ли они когда-нибудь снова Эмили и Лиззи. Он был напуган сильнее, чем когда бы то ни было в жизни.
4
Работный дом
Джим с матерью шли большую часть дня, но продвигались вперед очень медленно. Немного отдохнули у большой статуи человека на коне, но вскоре им вновь пришлось остановиться, чтобы миссис Джарвис зачерпнула воды из фонтана. И снова они шли вперед, то бредя, то останавливаясь, то бредя, то останавливаясь, – пока мать Джима не поняла, что больше не может сделать ни шагу. Она обняла Джима и прижала его голову к своему плечу.
– Да поможет тебе Господь, Джим, – сказала она.
Джим подумал, что она просто устала от долгой дороги и решила прилечь прямо на мостовой. Он устроился рядом с ней, радуясь возможности отдохнуть, – его одолевала усталость. Сквозь сон он слышал встревоженные голоса вокруг, напоминавшие назойливых мух. Кто-то встряхнул его, и мальчик открыл глаза.
– Где ты живешь? – произнес чей-то голос.
Джим сел. Уже темнело. Вокруг толпились люди, некоторые стояли на коленях рядом с его матерью, пытаясь помочь ей подняться.
– Мы когда-то жили в отдельном доме, – сказал Джим. – У нас была корова и несколько кур.
– А где ты живешь сейчас? – Голос был другим, более резким, чем первый.
Джим попытался вспомнить название улицы, где они снимали комнату в большом доме мистера Спинка, но не смог. Он не мог понять, почему не просыпается мама. Огляделся по сторонам в поисках узелка и обнаружил, что деревянная лошадка пропала. В руках он сжимал только старые ботинки Лиззи.
– Тебе некуда идти? – спросил тот же самый голос.
Джим кивнул. Кто-то пытался привести в чувство его мать, тер ей руки, кажется, пытался растереть лицо шалью.
– Отведите их в работный дом, – посоветовал кто-то. – Мы ничего не можем для них сделать.
– Я не поведу их туда, – отозвался другой голос. – Даже в тюрьме лучше, чем там. Скажи им, что мы поймали мальчишку на краже, и пусть они оба сидят в тюрьме.
– Кто-то украл мою лошадь, – услышал Джим собственный голос. Никак не удавалось заставить его перестать дрожать. – Я ничего не крал.
– Верните ему лошадь, – сказал кто-то еще. – Это все, что у него есть, верно? Пара слишком больших ботинок и деревянная лошадка. Верните ее.
Послышался взрыв хохота, из толпы выбрались какие-то дети и бросились прочь.
В следующую минуту с другого конца улицы раздался крик, и люди, которые ползали вокруг Джима и его матери, встали и отошли в сторону. Он услышал другие голоса, поднял голову и увидел двух полицейских.
– Поднимайся! – приказал один из них. Джим поднялся на ноги.
– И ты тоже! Вставай! – сказал другой, обращаясь к его матери. Та продолжала лежать неподвижно.
Первый полицейский махнул рукой, и к нему подбежал мальчик с повозкой. Вместе они подняли мать Джима и уложили в нее. Джим испуганно наблюдал.
– Отвези их в работный дом, – сказал полицейский. – Пусть они умрут там, если так суждено.
И мальчик побежал, поскальзываясь на заснеженной дороге, поворачивая свою тележку и уклоняясь от карет, недоумевающий Джим бежал следом. Наконец они оказались у массивного каменного здания с железной оградой вокруг. Здесь толпились, выпрашивая еду, изможденные люди. Мальчик остановил повозку у огромных железных ворот и потянул за колокольчик. Джим услышал, как вдалеке раздался звон. Наконец ворота открыл привратник с фонарем.
– Еще двое к вам, – сказал мальчик. – Одна в больницу, другой – в школу.
Привратник пропустил их во двор. Там, на ступенях с каждой стороны входной двери, стояли мужчина и женщина, прямые и худые, и лица у них были восковые, словно церковные свечи; оба они смотрели на них. Мальчик протянул руку и получил маленькую монетку, а мужчина и женщина подняли мать Джима с повозки и понесли ее в дом. Надзиратель выкатил тележку со двора, и привратник опустил засов на воротах. Экономка резко кивнула головой, указывая на дверь.
– Заходи! – сказала она Джиму и втолкнула его внутрь. – Иди, пусть тебя помоют и постригут.
Дверь захлопнулась. Они оказались в длинном коридоре, по стенам которого плясали мрачные тени от свечей. Впереди шел мужчина, неся мать Джима на плече.
– А маму куда? – спросил Джим, и голос его, эхом отозвавшийся от плиток, был похож на хныканье маленького напуганного зверька.
– Куда маму? В больницу, куда ж еще. Она наверняка хочет, чтоб ей дали еды и лекарств, купить-то все это не на что.
– Можно мне пойти с ней?
– Пойти с ней? Такому большому и сильному мальчику, как ты? Нельзя! Если будешь вести себя хорошо, возможно, мистер Сиссонс позволит тебе навестить ее завтра. Хорошо, понимаешь? Ты знаешь, что значит «хорошо»? – Экономка сжала его ладонь своей ледяной рукой и склонилась над ним. Зубы у нее были черные и кривые, как ограда во дворе.
Она потащила Джима дальше по коридору и втолкнула в большую комнату, где тихо сидели мальчики, глядя друг на друга и на голые стены. Все они наблюдали, как Джима провели через комнату и вывели в другой двор.
– Джозеф! – позвала экономка, и к ней, шаркая, приблизился человек со сгорбленной спиной.
Он помог Джиму стянуть одежду и помыться ледяной водой из насоса. Затем Джима засунули в грубую и колючую одежду, после чего принялись кромсать его волосы тупыми ножницами, пока мальчику не стало казаться, что его голову разорвали на кусочки. Он все это стерпел – был слишком напуган, чтобы сопротивляться. Все, чего он хотел, – это быть с матерью.
