— Ш-ш-ш-ш! — ответила она шепотом втрое более громким, чем его, не отрывая глаз от сцены.
Затем наконец что-то произошло. Закрытая дверь чуточку приоткрылась, заставив музыку уже децибельно высокого уровня зазвучать еще громче с такой внезапностью, будто играл граммофон. И в тот же момент молодой человек в смокинге прокрался на цыпочках в комнату, а за ним даже еще более молодая женщина в белом атласном платье. Бесшумно закрыв за собой дверь, повернувшись лицом к женщине, он поднес указательный палец к своим усам а-ля Рональд Колман.
Несколько секунд они простояли рядом на неосвещенной сцене: ни он, ни она не произнесли ни слова, и он, и она напряженно вслушивались в приглушенный шум, доносящийся из соседней комнаты. Затем, когда стало ясно, что их исчезновение осталось пока незамеченным, молодой человек включил свет.
Разом, едва черты их лиц стали видимыми, по залу пронесся громовый залп аплодисментов в диапазоне от энергично благопристойных (в партере) до прямо-таки оглушительного граянья с галерки. Хотя старший инспектор не узнал ни одно, ни другое лицо, не говоря уж о том, чтобы подобрать к ним имена, по этим лицам он заключил, что эти звезды — какими он их счел — буквально изнемогали от желания пренебречь ролью, повернуться лицом к равной им публике и с благодарностью принять эту дань преклонения.
Тем не менее они устояли и вместо того упали в объятия друг друга.
Затем, когда она отлепила губы от губ возлюбленного, молодая женщина вскричала:
— Ах, Гарри! Каким ужасным был этот вечер! Еще минута, и я не вынесла бы!
— Я знаю, я знаю, — утешающе сказал он. И ударил правым кулаком по ладони своей левой руки. — Он скотина, свинья! То, как он высмеивал тебя перед всеми! Я еле удержался, чтобы не убить его.
— Что нам делать?
— Я скажу тебе, что мы сделаем. Мы убежим вместе.
— Убежим? — повторила она с трепетом. — Но… но когда?
— Сегодня вечером. Сейчас.
— Боже мой! Куда?
— Куда угодно. Куда нам заблагорассудится. Я богат, Дебо, очень богат. Я могу дать тебе все, чего ты ни пожелаешь. Виллу на Средиземном море, яхту, целую конюшню пони для игры в поло.
— Ну-у, Гарри, — первый намек на полуулыбку заиграл на ее губах, — что я буду делать с целой конюшней пони для игры в поло?
— Дебо, любимая, как ты наивна! Как восхитительно наивна! С пони для игры в поло ничего не делают, их просто имеют. И дело с концом.
— Чхать я хочу на богатство. Я лишь хочу быть с тобой так далеко от этого зверя, как только можно.
И тут — но требовалось напряженнейшее внимание, с такой украдкой, почти с невидимостью это происходило — дверь на сцене позади них вновь приотворилась. Пять пальцев мужской руки один за другим проползли через косяк, начали нащупывать выключатель и, найдя его, погасили свет. Прежде чем двое персонажей на сцене успели прореагировать на этот новый оборот событий, прогрохотал парализующий нервы выстрел. Дверь была тут же захлопнута, женщина по имени Дебо закричала, зрители испустили громкое коллективное «ах!», а молодой человек, вернее смутно освещенный его силуэт, рухнул бесформенной грудой на ковер.
И весь ад вырвался на волю. Негритянская музыка за сценой внезапно оборвалась — можно было поклясться, что вы услышали, как царапнула по пластинке поднимаемая игла, — дверь библиотеки вновь отворилась, отворилась на этот раз широко, свет был вновь включен, и в дверь втиснулись с лицами белее манишек, с сигаретами, сигарами и бокалами коктейлей в трясущихся руках человек шесть потрясенных ужасом гостей — один из них, заметил Трабшо, при всех регалиях шотландского горца, начиная с юбочки.
А рядом с этим, тоже заметил он, оказалась Кора Резерфорд. Квинтэссенция шика в длинном черном вечернем платье и в перчатках того же цвета по локоть, она, казалось, ни на йоту не отличалась от той женщины, которую он повстречал и даже допрашивал столько лет назад в ффолкс-Мэноре. Немедленно взяв ситуацию в свои руки, она величаво прошествовала по сцене, наклонилась над телом жертвы, точно так же (припомнилось Трабшо), как сам он наклонялся на протяжении своей карьеры, прижала ухо к его груди — предварительно откинув серьгу с грушевидной жемчужиной так подчеркнуто, будто она всерьез надеялась вызвать смех зрителей, пощупала его пульс и опустила оба его века, а затем оглянулась на остальных.
— Он мертв.
Объявление это вызвало еще большее замешательство. Конечно, придется вызвать полицию, а тем временем, поскольку никаких сомнений в том, что это убийство совершил кто-то из присутствующих, как им до того скоротать время в тревожном перемирии?
Теперь следует сказать, что даже в тех «Ищи убийцу!» Эвадны Маунт, которые он находил наиболее удовлетворительными, Трабшо не слишком жаловал обязательную, но, если честно сказать, занудноватую соединительную ткань; и тут тоже после такого напряженнейшего зачина его мысли начали блуждать. И потому он оторвал свой взгляд от сцены и обратил его на романистку, которая с самого начала скетча была целиком поглощена снованиями туда-сюда ее собственных творений.
Однако, наблюдая за ней уголком глаза, он увидел, как внезапно ее черты исказила судорога растерянности, шока, почти ужаса.
Мгновение спустя она до боли стиснула его запястье и почти простонала:
— Ах, нет… Нет…
— Что такое? — спросил Трабшо.
— Поглядите! — закричала она, видимо, забыв, что находится в театре. — Кровь! Это неправильно! Все неправильно! Никакой крови быть не должно!
Хотя некоторые зашипели на эту глупую тараторку, у которой, полагали они, достало наглости нарушить спектакль своей полоумной болтовней, другие, узнавшие Эвадну Маунт, авторшу скетча, и уже оказавшиеся под воздействием зловещего подтекста ее слов, начали вслух взвешивать, а не может ли это и в самом деле быть…
Исполнители на подмостках в полной растерянности, видимо, не знали, что делать теперь. Следует ли им и дальше произносить реплики, как они написаны? Или им следует учесть эти нелепые, однако и пугающие выкрики женщины, реплики эти написавшей?
Решение определило за них последовавшее осознание по обеим сторонам рампы, что от «мертвого тела» персонажа, который только что был убит, действительно ползет струйка крови и уже начинает капать в оркестровую яму прямо перед креслом, занятым — вот именно! — Эвадной Маунт.
И она не выдержала. Без единого слова своему соседу, она вскочила на ноги, поспешно вскарабкалась по десятку ступенек, ведущих на подмостки, и на глазах всей труппы, окаменевших зрителей и Трабшо, настолько выбитого из колеи, что он был не в силах предпринять какое-нибудь разумное действие, она выскочила на сцену.
Как прежде Кора Резерфорд, она наклонилась над телом. Напрягшись, бережно перевернула молодого актера лицом вверх. Зрители снова ахнули, только теперь аханье было совсем иного типа — аханьем больше уже не театральных зрителей во время представления, но зевак, толпящихся у места катастрофы.
