Причём Шурик, зараза, чаще всего оказывается нарушителем хрупкого спокойствия их четвёрки и «благоволения во целовецех». Неужели так трудно сдерживать свои порывы?
— По-онч, — мягко проговорил Сухов, — язычок прикуси. Ладно?
— Да я ничего такого, — стал оправдываться Шурка, — я просто так…
— Командор, — насмешливо сказал Ярослав, — тебе не кажется, что мы давненько никого не килевали[17]?
— Да я ж просто… — заныл Пончев, не слишком-то, впрочем, и напугавшийся.
Быков повернулся к Акимову и пояснил:
— Это он тебе завидует! Твоя-то Галочка — вон она, отсюда видать, а его-то Геллочка ох как далеко.
Теперь уже сам Пончик надулся.
— Ничего я не завидую, — пробурчал он.
Олег выдержал паузу, дожидаясь, пока эмоции улягутся, и сказал:
— Вы мне частенько пацанят напоминаете. Сначала болтаете что попало, а после ещё и петушитесь. Это, кстати, и к тебе, Яр, относится.
— А я внимаю, — преданно вытаращился Быков.
— Не внимать надо, а думать.
— О чём?
— О том хотя бы, что нас в этом мире всего четверо, и помощи нам ждать неоткуда. Это самое… Если мы сами друг за дружку не постоим, больше никто за нас не вступится. Девиз «Один за всех и все за одного!» мы уже озвучивали, и с большим пафосом. Самая малость осталась — следовать ему.
— Я понял, — вздохнул Шурик. — Угу…
— Проникся! — с чувством сказал Яр.
Сухов насмешливо фыркнул.
— Ты им веришь? — поинтересовался он у Виктора.
— Ну как тебе сказать… — затруднился тот.
— Ия того же мнения.
— Да мы по правде! — возмутился Пончик.
— Ну, ежели так, бегом к нашему коку — возьмёте себе по порции и нам с Витьком притащите.
— Угнетатель! — с удовольствием заклеймил Олега Быков.
— Эксплуататор, — пригвоздил капитана Шурик. — Угу… Развёл тут дедовщину…
— Топай-топай давай…
Проводив парочку глазами, Акимов сказал неуверенно:
— А ты их… не слишком?
Сухов хмыкнул.
— Да им надо постоянно втык давать! Хотя бы через день, а то разбалуются.
— А я знаешь что подумал? — улыбнулся Виктор. — Может, думаю, не случайно это? Ну что и ты, и Шурка, и Ярик своих жён в прошлом нашли?
— Случайного, если подумать, вообще нет. А жёнушки наши… Да! Средневековые все, феминизмами не испорченные, на чистых продуктах взращенные. Посмотреть приятно! А когда насмотришься вдоволь, так и тянет поосязать!
— Ха-ха-ха! Шикарно!
Появившийся Пончик, со скорбным выражением лица, принёс две порции. Одну отложив для себя, любимого, вторую подал Олегу:
— Извольте отведать!
— А хлеб где?
— Блин, забыл!
И бедный «угнетённый» почесал за лепёшками…
…После сытного ужина все, кроме вахтенных и дозорных, приняли горизонтальное положение.
Сумерки сгустились до прозрачной густой синевы, предвещавшей черноту ночи. На тёмно-индиговом фоне чётко вырисовывались мачты галеонов. В перекрестьях реев, словно топовые огни, занимались первые звёзды.
Тишина стояла полнейшая, только потрескивал огонь в догоравших кострах, да неумолчно шумел прибой, нагоняя волну за волной в извечном ритме, как он бился об эти берега миллионы лет назад, как будет биться четыре столетия спустя.
Олег вздохнул и закрыл глаза. Утро вечера мудренее…
… Весь путь до Нового Амстердама галеоны одолели всего за три недели — подсобил Гольфстрим. Корабли будто сносило по течению.
— Мы как-то с батей в регате участвовали, — медленно проговорил Быков, осматривая лесистый и пустынный Лонг-Айленд, — и где-то здесь должны были финишировать…
— Небоскрёбов не видать? — усмехнулся Сухов.
— Ёш-моё… Да вообще ничего не видать!
Олег, по случаю прибытия, вырядился в чёрный камзол, расшитый серебряными позументами, с кружевным воротником и манжетами. Короткие штаны того же «радикально чёрного» цвета он заправил в ботфорты, а голову прикрыл шляпой с плюмажем из страусиных перьев. Разумеется, тоже чёрной.
Строгое изящество капитанского наряда, безо всяких модных бантиков и прочих финтифлюшек, немного нарушал сам Олег — его обветренное лицо, осмуглённое солнцем, перстень с огромным бриллиантом и раззолоченный эфес шпаги выбивались из стиля, более подобающего какой-нибудь бледной немочи, вроде ханжи-пуританина, иссохшего в молитвах.
Офицеры тоже «прибарахлились», да и матросы надели «парадку» — не в тряпье же охмурять здешних красоток?
Когда «Феникс» вошёл в залив, которому в будущем дадут название Нью-Йоркского, открылся Манхэттен, его южная часть. Здесь лес был сведён начисто.
К самому берегу выходили бревенчатые домики, за ними угадывался форт о четырёх каменных бастионах.
Выше всех поднимала главу церковь, похожая на пару зданий с высокими острыми крышами, слипшихся боками, а за окраиной плавно вращались крылья ветряной мельницы.
Губернатор Новых Нидерландов всего три года назад выкупил остров у племени манахатта, а уже столько успели понастроить! Молодцы голландцы. Работяжки.
А что это такое на берегу выстроено, где толпа? Лебёдки грузовые? Молодцы, однако!
— Убрать блинд! — разнёсся зычный голос Мулата Диего. — Травить грота-гика-шкот! Убрать грот!
Ближе к берегу выяснилось, что на пристани, буквально в пяти шагах от бревенчатого причала, голландцы вовсе не лебёдки смастерили, а виселицы — крепкие, надёжные, весьма основательные сооружения.
И в данный момент их использовали строго по назначению — на эшафот поднималась пара молодых парней.
Сложив связанные руки за спиной, они понуро одолевали последние в своей жизни ступеньки.
Их сопровождали трое или четверо в тёмных накидках, похожие на колдунов в своих широкополых шляпах.
Мрачная процедура нарушилась из-за прибытия галеонов. Два громадных корабля не вписывались в окружающую действительность, они были слишком велики и для причала, и для самого городишки.
Дозорные форта тревогу не поднимали — флаги Франции, поднятые на мачтах «Симурга» и «Феникса», убедили местных в миролюбии неожиданных пришельцев.
