После этого события граф и графиня Монсоро помирились, жили счастливо и народили очаровательных детей.
КРОВОСМЕСИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ КОРОЛЕВЫ МАРГО
Инцест упрочивает семейные связи, но вредит процветанию великого братства людей.
Жан Данфлу
В то время, как Маргарита, одержимая каким-то поистине безграничным любовным голодом, затаскивала к себе в постель одного за другим гвардейцев, охранявших Лувр, в надежде подыскать себе девятого постоянного любовника, Генрих Наваррский утешался тем, что забавлялся с дамой из окружения королевы-матери, грациозной м-м де Сов[8].
Она обладала «высоко стоящей белоснежной грудью, щедро заполнявшей трепещущую ладонь дворянина, вытянутые бедра и волнующие ягодицы». Именно с ней проводил Беарнец дивные ночи, которые так много значат даже в жизни короля; и он без конца поздравлял себя с тем, что попал в семейку, где верность не признавалась за добродетель, и потому он мог, не особенно рискуя, обманывать жену.
И все же подобная простота нравов его немного удивляла, потому что сам он по причине протестантского воспитания, данного ему Жанной д`Альбре, не привык к такой свободе.
Да и знай он всю правду, вряд ли он смог бы удивиться еще больше.
В сущности, если он и стал любовником м-м де Сов, то только потому, что этого хотела его теща.
Речь идет о тайном, неясном замысле Екатерины Медичи, затеянном в политических целях.
Чтобы лучше понять суть происходивших событий, следует вспомнить, что король Наваррский был одним из руководителей заговора, имевшего целью отстранить от власти Генриха III и посадить на его место герцога Алансонского. Когда заговор был раскрыт, Екатерина отказалась от мысли засадить в тюрьму обоих принцев, справедливо полагая, что это вызовет бурные волнения в королевстве; однако она превратила Наваррца и герцога Алансонского в пленников Лувра. Им было запрещено покидать дворец в одиночку, без сопровождения, а множество тайных агентов записывали буквально каждое сказанное ими слово.
Но, несмотря на постоянный надзор, Екатерина Медичи продолжала жить в постоянном страхе. Она все время страшилась, как бы оба кузена не ускользнули от надзора, не связались снова с протестантами и не затеяли новый заговор.
И не потому ли, зная склонность своего зятя к хорошеньким женщинам, она решила, если можно так выразиться, поручить его заботам м-м де Сов, лишь бы удержать его при дворе. Молодая женщина, наделенная весьма подходящим темпераментом, согласилась взять на себя роль, предложенную ей королевой-матерью, и Наваррец, сам того не сознавая, теперь уже стал ее пленником.
Оставался герцог Алансонский. Какую женщину предложить ему, с тем чтобы он оставался в Лувре? Екатерина посоветовалась с Генрихом III. Король, славившийся еще более макиавеллическим нравом, чем его мамочка, решил использовать для этого все ту же м-м де Сов, которая должна была таким образом одновременно и удерживать обоих, и сделать их соперниками[9].
Таким образом, м-м де Сов стала любовницей герцога Алансонского.
Ловкая комедиантка, она сумела в точности выполнить то, чего от нее ждали Екатерина и Генрих III. Отдаваясь поочередно то одному, то другому кузену и при этом убедив каждого в своей горячей любви, она тем не менее совершила несколько промахов, благодаря которым оба поняли, что обмануты. Послушаем, что говорит об этом Дре дю Радье:
«Поскольку любовь короля Наваррского и герцога Алансонского к м-м де Сов возрастала с каждым днем, очень скоро они от скрытых взаимных обид перешли к откровенной ревности, из-за которой перестали считаться даже с соображениями личного самолюбия, политической необходимости и долга, прежде удерживавших их от необдуманных поступков. Одного взгляда, простого внимания, малейшего знака благосклонности, проявленного м-м де Сов к королю Наваррскому, было достаточно, чтобы привести в негодование герцога Алансонского и настроить против соперника. Точно такой же была реакция короля Наваррского на его кузена герцога». Взаимная ревность стала началом постепенно разраставшейся вражды этих двух мужчин, о чем Беарнец сам однажды поведал мемуаристу Сюлли: «Наши первые трения начались тогда, когда мы оба оказались пленниками королевского двора. Не имея возможности часто покидать дворец, мы развлекались тем, что выпускали полетать в моей комнате перепелов, ухаживали за дамами и иногда даже за одной и той же, как, например, м-м де Сов, которая мне выказывала свое расположение, а его отталкивала и при мне обращалась с ним пренебрежительно, и это приводило его в бешенство»
Может быть, м-м де Сов в глубине души отдавала предпочтение Генриху Наваррскому? Это более чем вероятно: ведь он был довольно привлекательным молодым человеком, к тому же умным, веселым, темпераментным, тогда как герцог Алансонский являлся полной его противоположностью: угрюмый, желчный, некрасивый. И потому она с легкостью выполнила свою миссию в отношении Гасконца, который очень быстро воспылал к ней страстью, отчего Екатерина Медичи с удовлетворением потирала руки. Королева Марго в своих «Мемуарах» пишет: «Со мной он почти не разговаривал. Он возвращался от нее очень поздно, а чтобы помешать ему меня видеть, она требовала его присутствия при вставании королевы, куда ей самой надлежало являться, а уж днем он и вовсе не отходил от нее».
Он, впрочем, нисколько не скрывал этой своей связи даже от жены, судя по тому, что Маргарита пишет чуть ниже: «Он рассказывал мне об этом увлечении столь же непринужденно, как если бы я была его сестрой, хорошо зная, что я совершенно не ревную, и помышляя лишь о собственном удовольствии…»
Короче говоря, все шло так, как того желали Генрих III и его мать: и Наваррца, и Алансона удерживала в Лувре одна и та же женщина, отчего оба постепенно начинали друг друга ненавидеть.
Значило ли это, что брат короля отказался от мысли о побеге? Во всяком случае, многим так казалось, и м-м де Сов, относившую это на свой счет, буквально распирало от гордости. На самом же деле герцог Алансонский вводил всех в заблуждение и втайне подготавливал побег. 15 сентября 1575 года, когда все было готово, он попрощался со своей сестрой, сменил плащ, высоко поднял воротник (что выглядело странно в разгар сентября), выскользнул никем не узнанный из Лувра и пешком дошел до ворот Сент-Оноре. Там его ждала карета, в которой он добрался до Монфор-Ламори. Ночью он был уже в Дре, собственном удельном городе, и с нескрываемым удовольствием принимал дворян своей партии.
Герцог Алансонский покинул Лувр около шести часов вечера, но хватились его только в девять. «Король и королева, моя мать, рассказывает Маргарита в своих „Мемуарах“, спросили меня, почему он не ужинал с ними и не заболел ли он. Я им ответила, что не видела его со времени обеда. Они послали человека в его комнату посмотреть, что он там делает. Им было сказано, что в комнате его нет. Тогда они попросили поискать его во всех комнатах, где жили дамы и где он имел обыкновение бывать. Искали в замке, искали по всему городу, но безрезультатно. Вот тогда все забеспокоились. Король страшно разгневался, стал грозить всякими карами, созвал всех принцев и сеньоров двора, приказал им оседлать коней и привезти герцога во дворец живым или мертвым».
