— Вы часто оказываетесь там, где вам не следует быть? — поинтересовалась она.
— Должен признаться, что да. — Он невольно улыбнулся.
Склонив голову набок, девушка взглянула на него. Она была одета в платье из плотной, темной ткани, складками свисающее с плеч. Под ним виднелось более тонкое платье оттенка между мышино-серым и черным.
Ее туфли были перепачканы землей, из-под подола платья виднелись только самые их носки. Грязь набилась под ногтями. На щеке, там, где она провела рукой, остались следы земли.
Все это позволило Майлсу заключить: перед ним служанка или поденщица аббатства.
Однако что-то в ее словах и манере говорить настораживало. Ее голос был учтивым и сдержанным, в нем не чувствовалось местного акцента. Разумеется, в светском кругу Лондона ее сочли бы провинциалкой, но здесь она слишком разительно отличалась от местных крестьянок.
Вероятно, это какая-нибудь бедная родственница Греев, которую сложные обстоятельства заставили отдаться на милость молодой дамы, ставшей хозяйкой аббатства Грейстоун после смерти родителей.
Несомненно, леди Элисса — дама безупречного происхождения согласно словам Бланта — далеко не сокровище. Майлс отчетливо представил себе ее: дурнушка, ведущая себя, как первая красавица, расхаживающая по аббатству с видом наследной принцессы с развевающимися юбками, задранным носом и отвергающая поклонников мановением бестрепетной руки.
Ну нет, хватит с него капризных особ!
— Почему вы перебрались через ограду?
Внимание Майлса вернулось к стоящей перед ним девушке. Его подмывало ответить: «Чтобы оказаться в саду».
— Возможно, это был порыв.
Девушка взглянула на него с неподдельным интересом.
— Значит, вы подвержены порывам?
— Да. — Он нахмурился. — То есть нет, — подумав, добавил он. — Иногда. — И тут же услышал собственный вопрос: — А вы?
— Вы хотите знать, подвержена ли порывам я?
Он кивнул.
Она немного задумалась, прежде чем ответить:
— Мне бы хотелось быть такой.
— Это означает «нет».
— Я не могу позволить себе порывы, — ответила она, и в ее голосе прозвучало искреннее сожаление.
Майлс понял ее: быть бедным родственником — самая худшая доля, какая только может достаться мужчине или женщине.
Майлс посмотрел на цветы, невольно помятые им.
— Простите. Я возмещу вам ущерб.
— Это не обязательно, — последовал ответ.
— И все-таки я сделаю это, — возразил Майлс, сверкнув своей лучшей улыбкой.
По природе Майлс Сент-Олдфорд не был самонадеянным человеком, но знал, какое воздействие обычно оказывает его улыбка на женщин в возрасте от девяти до девяноста лет. Множество светских красавиц — искушенных дам, успевших повидать и изведать все и вся — говорили Майлсу, что его улыбка очаровательна, изумительна, даже соблазнительна. Он не видел причин оспаривать это.
Однако прекрасная садовница даже не опустила ресницы, когда он улыбнулся ей. Либо она была простодушна, либо слишком дальновидна, либо отнюдь не заурядна. Размышляя об этом, Майлс выпрямился и огляделся в первый раз после прыжка со стены.
Сады аббатства Грейстоун славились на весь Девон — и, в сущности, на всю Англию. Здесь был официальный парк, классические сады в стиле французского искусника Ленотра, естественные — пейзажи Брауна с обширными насаждениями деревьев и кустарников, бесчисленными озерами, прудами и водопадами; подстриженные по моде ренессанса кроны имели вид колонн, острых пирамид и даже причудливых животных; и уж конечно, здесь имелся розарий.
— «Будуар миледи», — произнес он, подумав вслух.
Серые глаза несколько раз мигнули от изумления.
— Откуда вы знаете, как называется розарий?
— Я бывал здесь прежде, — прозвучал ответ.
— Неужели? — На ангельском личике появилось недоверчивое выражение.
— Однажды я гостил у лорда и леди Грейстоун.
Девушка смутилась.
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь видела вас.
— И я вас не помню, — ответил Майлс.
— Должно быть, это было слишком давно.
— Да, — подтвердил Майлс. — Сколько лет вы живете в аббатстве?
— Всю жизнь, — ответила девушка. «Значит, не больше шестнадцати-семнадцати лет. Выглядит она так, как будто едва соскочила со школьной скамьи», — подумал Майлс.
— Это было любимое место леди Грейстоун, — продолжал он.
— Да. Она любила розарий. — Девушка с трудом удерживала слезы.
Майлс глубоко вздохнул. Аромат роз опьянял его. Справа виднелась широкая деревянная арка, нижняя часть которой утопала в потоке розовых бутонов. Здесь были ярко-алые, золотистые и девственно-белые цветы, бледно-розовые и двухцветные, большие и маленькие, махровые, шпалерные и вьющиеся розы.
Поблизости рос куст нежно-желтых роз. Он был усыпан нераспустившимися бутонами и острыми, короткими шипами. Майлс склонился над ним и вздохнул — запах цветка оказался неуловимым, тонким и таинственным.
Подняв голову, Майлс подумал, что женщина во многом подобна розе.
— «… среди прекраснейших творений мира бессмертна нежной розы красота», — процитировал он.
— Прошу прощения?!
Он откашлялся, поспешно придумывая оправдание своей выходке. В конце концов, солдату — даже бывшему солдату — не пристало увлекаться поэзией.
— Всю дорогу Блант цитировал Попа, Милтона и Шекспира. Думаю, во всем виноваты его уроки актерского мастерства — они подействовали даже на меня.
— Кто такой Блант?
Майлс постарался ответить как можно проще и доступнее пониманию незнакомки:
— Он мой спутник.
— Этот Блант — актер? — казалось, упоминание о стихах заинтриговало девушку.
Майлс задумчиво улыбнулся. Кто из мужчин не становится актером в присутствии женщины?
— Разумеется.
— А что это за стихи?
— Сонет Шекспира.
— Так я и думала. Куда же вы направляетесь?
— Сюда, в большой дом.
— Зачем? — удивленно спросила она.
— У меня есть дело в аббатстве, — сообщил Майлс.
Манеры этой девушки казались почти дерзкими.
— Прошу вас, подождите минуту, сэр. Здесь, в саду, мне требуется ваша помощь, — облизнув губы кончиком языка, попросила она.
— Моя помощь? — Его черные брови взметнулись в недоумении.
— Да, одна упрямая лоза никак не желает вырываться, — объяснила она.
Улыбка мелькнула и погасла на лице Майлса.
