Энцо, затаив дыхание, наблюдал, как интерес Динамита со всей очевидностью восстает из-под мохнатого живота. Издав очередное зычное мычание, буйвол взгромоздился на Пришиллу, с силой тычась ей сзади гигантским членом в бока, пока не удалось, скорее по случаю, чем по здравомыслию, всадить его внутрь. Пришилла всхрапнула, опустила голову и принялась щипать траву.
Пока бык делал свое дело, Нино переключил внимание на Энцо.
— Выходит, ты тот самый парень, который Ливии голову вскружил? — заметил он.
— Да, синьор, — ответил Энцо, со встрепенувшимся сердцем навстречу известию, что Ливии он и в самом деле не безразличен.
— Жениться собираешься?
— Правда, мы только познакомились. Но почему бы и не жениться. Если она сама захочет, конечно, и с вашего благословения.
Нино испытующе взглянул на парня.
— Ты, верно, думаешь, что вон в этом, — тут он указал большим пальцем на старательно орудовавшего боками Динамита, — супружество и состоит?
— Нет, что вы, синьор!
— Думаешь, думаешь… Каждый в твои годы так думает. А теперь гляди, что дальше будет!
Динамит забил передними копытами о бока Пришиллы. Затем издал очередное громоподобное мычание, от которого птиц с соседних деревьев точно ветром сдуло, зад его с силой содрогнулся, после чего он слез с коровы. Через минуту оба буйвола преспокойно щипали сочную, влажную траву. Член Динамита опал, опустившись к траве.
— Быстро проходит, верно? — прокомментировал Нино. — Если поразмыслить, ради одного этого жениться не стоит. Если это тебе надо, лучше отправляйся к вдове Эсмерельде.
— Нет, синьор, я вовсе не за этим, — сказал Энцо, который вдовушку Эсмерельду уже неоднократно с приятелями посещал. — Я люблю Ливию.
— И насчет приданого забудь. Я ведь бедный крестьянин, у меня всего-навсего и есть что местная закусочная.
Энцо почесал в затылке:
— Что, совсем никакого приданого?
— Ну, только так, для блезира. Скажем, тысчонка лир.
— Может парочку? — спросил Энцо, отчаянно пытаясь хоть что-то выторговать.
— Ты вроде сказал, что любишь ее? — заметил Нино.
— Ну да, люблю! Это я так…
— А если любишь, то деньги при чем? — с некоторой угрозой спросил Нино.
— Ни при чем, — заверил его Энцо. — Ну ладно… хватит и тысячи.
Нино оценивающе посмотрел на юношу. Видный малый, ничего не скажешь, а торговаться не умеет. Здесь, в деревне, где только ради жалкого цыпленка можно торговаться хоть целый день, это качество весьма ценилось. Похоже, что Ливии в конце концов придется при таком замужестве сменить юбку на штаны. И все же дочь свою Нино знал слишком хорошо и понимал: если та что решила, с пути ее не свернешь.
— Мне надо подумать, — проворчал Нино. — А если тебе взбредет обесчестить ее до свадьбы, — глядя парню прямо в глаза, добавил он, — вспомни тогда, что я тебе про телят говорил.
Этот день Энцо с Ливией провели вдвоем, а вечером первые посетители остерии с удовольствием наслаждались пением, доносившимся из кухни.
Ливия была так счастлива, что почти не замечала, что сами собой стряпают ее руки. Но всеми было отмечено, что нынче ее лимонная паста оказалась даже слаще, чем прежде; что же касается печеной моццареллы с жареным перцем — то это было что-то необыкновенное. А Ливия на кухне в мечтах об Энцо, видно, и сама не заметила, как скушала целиком сырный торт, который предназначался на сладкое. Правда, посетители после сошлись во мнении, что все же куда приятней видеть Ливию такой вот счастливой и уж тем более не довольствоваться по случаю подгорелым луком.
Глава 4
Правила приличия в Фишино отличались одновременно и либеральностью, и строгостью. Поскольку Ливия с Энцо были официально помолвлены, им в общем-то не возбранялось, украдкой ускользнув на сеновал, валяться в сене, целоваться и миловаться до умопомрачения. Но при этом считалось, что оба должны хранить целомудрие до самой брачной ночи. А уж как там у них в промежутке случится — дело темное.
Одним из множества плюсов этих проверенных и испытанных обычаев было то, что они вынуждали мужчину проявлять куда большую изобретательность, чем при привычном сношении с женщиной, лишенном особых затей, после чего следует сон. Вскоре Энцо обнаружил, что, несмотря на внешнюю сдержанность, темперамент у Ливии неистовый.
— Вот что, — сказала она в первый же раз, когда они оказались на сеновале, — хочу, чтоб ты себе уяснил. Я с тобой в сарае потому, что мне противно, как моя сестрица пялится и хихикает каждый раз, когда видит нас вместе, а вовсе не потому, что мне хочется, чтоб ты щекотал меня своим языком. Позаботься, пожалуйста, не распускать руки.
— Ясно, никакого языка, никаких рук, — кивнул он. — А от каких еще частей тела прикажешь отказаться? Может, от ног?
— Ноги оставь, только не вздумай лезть на меня с ногами!
— Ну, такое вряд ли, — заметил он, — можно и кувырнуться.
— Вот и ладно. Договорились.
Энцо вздохнул. При всей его жгучей любви к Ливии, жизнь у Пертини представлялась ему нескончаемым потоком препирательств, из которых, пожалуй, он никогда победителем не выйдет.
— Сейчас тебя поцеловать можно?
— Пожалуйста.
Она позволила себя обнять, он прильнул губами к ее губам. Ливия чуть не задохнулась. И уже он почувствовал, как ее язык пробивается между его губ. Энцо рискнул прижать ее крепче, руки скользнули ниже, к талии. Ливия выгнула спину, и ему показалось, что от удовольствия, не чтобы увернуться. Он стал целовать ей шею, она сладко застонала, и он понял, что можно двинуться вниз, к груди. К его удивлению, груди явно ждали его ласк. Он целовал и гладил их поверх платья, вот она уже с нетерпением рвалась высвободиться из одежды, и он, почти не отрывая губ, стянул ей через голову платье.
— Сама же говорила «никаких рук», — бормотал он, жадно оглядывая восхитительные маленькие соски.
— Это раньше… еще не понимала, как приятно… — лепетала она, подрагивая; стало непередаваемо сладко, он покусывал ей соски.
— У Пупетты вид, будто ей это в тягость. Как это может быть в тягость…
Воистину Ливия не теряла времени даром на сеновале, и к моменту свадьбы уже была глубоко убеждена, что эти утехи всегда будут ей в удовольствие. Между тем при людях им с Энцо целоваться не разрешалось, и когда они во время festa[10]плясали тарантеллу, то должны были держаться за платок с обеих сторон, так, чтобы их руки не соприкасались. Ливии было смешно: тот самый большой голубой носовой платок Энцо служил им и в часы более жарких свиданий на сеновале.
За две недели до свадьбы Энцо повез Ливию в Неаполь, знакомить со своей родней. Из его рассказов она не поняла, до какой степени они бедны, в каких крайне стесненных условиях живут: спали по трое-четверо в одной кровати в крошечной трехкомнатной квартирке, располагавшейся в трущобах старого квартала. Но Ливия была влюблена и потому в своей новой жизни хотела видеть только лучшее.
