Конечно же тут, как везде, полно машин, велосипедисты вылетают на красный свет наперерез автобусам, автобусы истошно сигналят и скрежещут тормозами. Конечно же вокруг метро «Ломьер» толкутся подростки – играют в футбол, в электронные игры, строчат эсэмэски. Уже брызнула зелень – верхушки каштанов окутаны полупрозрачным пахучим зеленым облаком.
Мы не сразу соображаем, куда идти от метро. Мы – немолодая пара с маленьким внуком в прогулочной коляске. При нас, не считая коляски, сумка с бутылочкой и сменной одеждой, еще одна – с лопаткой и граблями для песочницы. Со всем этим скарбом трудно идти – а тут еще малышу надоело в коляске, и он запросился на руки, зато мы внушаем доверие, сразу видно: мирный семейный народ. А потому спокойно спрашиваем у проходящей мимо женщины с дочкой: «Извините, пожалуйста, как пройти в парк Бют-Шомон?»
Первая реакция, когда обратишься к кому-то на улице, – легкий испуг, но нас пугаться нечего. Девочке лет двенадцать. Ужасно гордая, она вместе с мамой показывает нам дорогу. Мы говорим «спасибо», а женщина чуть медлит, прежде чем идти дальше, и, отступив на шаг, оглядывает такую типичную троицу. Бабушка, дедушка, маленький мальчик. Идут в Бют-Шомон – видимо, первый раз. На редкость теплый день. Солнечно, ясно – и еще на три дня обещали такую погоду. Всегда приятно, когда можешь ответить на вопрос. Нетрудно угадать, что будет делать это остановившее ее семейство на прогулке. Пойдут на карусель – для кукольного театра внучок маловат. Но что-то еще родилось прямо тут, на месте, в эти несколько секунд, некий человеческий порыв, которому не нужно слов, – нас словно обдало каким-то удивительным теплом. Куда-то исчез зловредный уличный шум. И вот, уже шагнув вперед, та женщина слегка коснулась бабушкиной руки: «Приятного вам дня!»
Звук дыхания
Любопытно, как технические новшества неожиданно обостряют наши чувства, открывают иные каналы восприятия. В романе Пруста есть сцена, когда герой, разговаривая с бабушкой по телефону, вдруг понимает, как сильно она устала, – голос в трубке выдал то, что ей удавалось скрывать, когда они бывали рядом.
Когда едешь в машине и слышишь по радио что-то важное, это известие прочно связывается с тем, что видишь в тот момент, и связь эта прочно отпечатывается в памяти.
Иной раз бывает забавно, когда кто-то в одной комнате с вами долго сидит за компьютером и вдруг выходит из Интернета и запускает коротенькую видеозапись, сделанную цифровой «мыльницей». Чем примитивнее камера, тем слышнее сопровождающее запись дыхание. Легкий звук, вроде шороха вентиляторных лопастей на тихом ходу. Он пробуждает некий импульс в памяти: что-то припоминается, но точно не скажешь, что именно; можно, конечно, подойти взглянуть на экран, но лучше выждать – тебя и так очень скоро окликнут: «Посмотри-ка!»
Почти всегда на фоне ритмичного шороха слышен писклявый голосок. А другой голос указывает, восхищается, притворно сердится. И все это умещается в одно слово – в одно имя, которое повторяется на разные лады. Видео, скорее всего, сделано в сквере, в парке или на пляже. В каком-нибудь спокойном месте, на досуге, раз было время снять эту сценку. Минута, пустячок, не имеющий никакого интереса для посторонних, но для своих содержащий бесценную крупицу жизни. Минута под уютный аккомпанемент, как будто смотришь фильм в старомодной киношке: стрекочет проектор и дрожащий луч прорезает зал. Поднятая крышка серебристого ноутбука – вот и все, что ты видишь. И сквозь дымку ровного дыхания знакомый, но немножко искаженный голос повторяет: «Саша! Саша!»
* * *
Стою на станции Сен-Лазар в длинной очереди перед билетной кассой. Впереди 8 мая и несколько выходных подряд. Так что народа хоть и много, но никто не спешит. Никто не придвигается вплотную. И тут подходит эта женщина. Лет сорока в джинсах и голубом свитерке. В правой руке держит надкушенное пирожное. Я думал, она хочет что-то узнать, а она спросила: «Вы Филипп Делерм?» Я подтвердил – может, просто кивнул. Она помедлила, будто собираясь с духом, а потом выпалила скороговоркой: «У меня месяц назад умер муж. Я перечитываю ваши книги. И это дает мне силы жить». Я еле успел пробормотать «спасибо» и изобразить улыбку – благодарную, но без оттенка непрошеного сочувствия, как она повернулась и ушла. Отыскать ее взглядом я решился не сразу. Вот она – сидит на рыжей банкетке у окна, доела пирожное, вытерла пальцы. И упорно смотрит в другую сторону – не на меня, с подчеркнуто отчужденным, холодным видом, как бы искупая свой порыв. Не надо и мне на нее смотреть. Минут через пятнадцать, когда я купил билет и отошел от кассы, на рыжей банкетке уже сидел какой-то усатый толстяк. В чудесных словах, которые она мне подарила, прозвучала печаль. Подарок от души и в то же время такой книжный. И это дает мне силы жить.
Кофе из стакана
Ноябрьским вечером в «Эммаусе»,[6]где продают одежду и стеклянную посуду. В помещении прохладно, продавцы не снимают пальто и курток. Председательша общины сидит за широкой стойкой около печки и разбирает листочки, на которых написана карандашом цена купленных товаров. Кто-то из работников приносит блюдо с двумя столбиками широких стаканов Duralex – раньше такие были везде, а теперь нигде больше нету. На стойке – неказистый красный кофейник с отбитой кое-где эмалью, кусковой сахар в коробке из-под печенья, несколько ложек и круглые галеты в блюдце.
От холода изо рта идет пар. Продавцы друг за другом потянулись к стойке. Кофе, чувствуется, очень горячий, но некрепкий – цвета молочного шоколада. Каждый кладет себе сахар, тщательно размешивает и уносит стакан на свое рабочее место. А там обхватывает его ладонями, как будто бы хочет согреться, хотя скорее греет сама мысль о горячем. На улице за большими витринами сгустились сумерки. Наверное, всем захотелось кофейку – вот и решили попить под конец рабочего дня. И ждать, пока сварится, было не скучно – у них не так уж много дела, но сегодня, как обычно в дождь, довольно много народа.
Влага всюду, внутри и снаружи: мокрые на плечах плащи покупателей, отсыревшие стопки толстых курток и старых военных шинелей. Запах сладкого кофе перебивает эту сырость. Приходится оставить недопитый стакан – остынет, что ж поделать! Надо обслужить клиента, а стакан пусть пока постоит на столе, подальше от края – не дай Бог, упадет. Остывший кофе – приятное воспоминание о горячем. Все порознь, но почти одновременно отхлебывают первые глоточки. Они – община. Далеко позади осталась неказистая жизнь, с дурными поступками, драками, пьянством. А кому-то просто не повезло, близкие бросили их и исчезли, словно смытые холодным дождем, и вечный ноябрь воцарился в душе.
