Она с трудом заставила себя посмотреть на Пилигрима. Его отрешенное лицо и казавшиеся слепыми глаза причиняли Сибил мучительную боль. Ей хотелось плакать. Нет, плакать нельзя. Надо сдержаться.
Может, встать на колени? Умолять его? Сказать: «Все будет хорошо, Господь не оставит тебя»?
Нет. Такое прощание будет выглядеть слишком окончательным.
— Пилигрим! — прошептала она, взяв его руки в свои. — Я пришла пожелать тебе спокойной ночи. А утром… — Она глянула на доктора Фуртвенглера. Тот кивнул. — Утром я снопа приду. И мы…
Его руки были холодны и недвижны. Руки покойника. Сибил подняла вуаль.
— Утром мы походим по террасе, — сказала она ему. — Утром мы посмотрим на снег. Утром… Помнишь, Пилигрим, как ты любил снег, когда мы были молодыми? Солнце выглянет снова, я уверена. Утром… — Она закрыла глаза. — Доброй ночи, дорогой мой друг. Доброй ночи.
Сибил отпустила руки Пилигрима и склонилась к его лицу, чтобы поцеловать в лоб.
— Все хорошо, — сказала она. — Все хорошо.
Он не шевельнулся.
— Спокойной ночи, доктор Фуртвенглер. Спасибо вам.
Сибил направилась к двери.
Доктор Фуртвенглер по-немецки попросил Кесслера проводить леди Куотермэн до машины, которая приехала, несмотря на метель, и стояла под портиком.
Кесслер появился из ванной с бритвой в руках и сунул ее в карман.
Доктор Фуртвенглер кивнул. Правильно. Леди Куотермэн сказала ему, что после неудавшейся попытки самоубийства Пилигрим больше не пытался наложить на себя руки. Тем не менее поначалу, быть может, первую неделю, Кесслер поработает брадобреем, если только мистер Пилигрим, как многие другие пациенты, не захочет отпустить бороду.
Когда все ушли, Фуртвенглер закрыл дверь и решил повнимательнее рассмотреть больного. Отодвинув пустые чемоданы, он сел на кровать. Надо бы что-то сказать.
Он сидел и смотрел.
Слепые глаза Пилигрима были обращены внутрь, и что он там видел, доктору Фуртвенглеру оставалось только гадать.
«Со временем, — подумал он, — слова появятся. Я подожду. Но не слишком долго, не то он уйдет в себя еще глубже. Бывало, что пациенты в клинике умирали, и хотя он хочет именно этого, мы ему не позволим. Я не позволю… Не допущу!»
Однако к сознанию Пилигрима не было никакого доступа.
Казалось, оно окружено крепостной стеной — и все ворота закрыты.
5
Утром за окнами кабинета доктора Фуртвенглера вовсю сияло солнце. Небо было почти белым.
— Как вас зовут?
У меня нет имени.
— Вы не можете или не желаете говорить со мной? Говорить? Это бессмысленно.
— Мне сказали, что вы хотите умереть, мистер Пилигрим. Если так, мне нужно знать почему.
Ничего тебе не нужно. Какое тебе до этого дело?
— Мистер Пилигрим!
Ты думаешь, если я не отвечаю, значит, я не слышу тебя?
— Доктор Грин сообщил мне, что вы и прежде пытались себя убить. Это правда?
Все правда. Все — и ничего.
— Отлично! Вы посмотрели в сторону, то есть дали мне хоть какой-то ответ. И пока вы не возразите, я буду считать его утвердительным: да, вы уже не раз пытались покончить с собой.
Пилигрим сидел в кожаном кресле, на которое вчера вечером присела Сибил. Он потер ладонями подлокотники. Здесь должен был остаться ее запах, и Пилигриму хотелось воскресить его. Мох… лимоны… папоротник…
— Вам удобно?
Да.
— Я хочу знать, почему вы отказываетесь говорить. Вы потеряли голос? Если так, мы вас вылечим.
Снег. Горы. Небо.
— Это вполне понятно, учитывая способ, которым вы пытались убить себя…
Доктор Фуртвенглер не стал ходить вокруг да около, подыскивая слова. Зачем притворяться, будто они не знают, как Пилигрим оказался здесь? Говорить об этом обиняком, эвфемизмами типа «способ, которым вы пытались выразить свою скорбь» или же «состояние, в котором вас нашли», было бы оскорблением. Повешение есть повешение, а самоубийство есть самоубийство. Это не синонимы «несчастного случая» и уж тем более «прискорбного стечения обстоятельств».
— Учитывая способ, которым вы пытались убить себя, повторил доктор, — не исключено, что вы повредили голосовые связки. Я велю сегодня же сводить вас в лабораторию доктора Феликса Хевермайера, нашего эксперта по этой части. Он вас обследует. Если причина в связках, надеюсь, вы позволите ему вами заняться.
Снежная лавина.
— С другой стороны, если мы не найдем доказательств того, что у вас повреждена гортань, я буду продолжать и продолжать ои расспросы до тех пор, пока вы не ответите.
Врачи любят, когда ты улыбаешься. Говорят, у тебя загадочная улыбка. Она достаточно загадочна?
— Вы явно понимаете меня.
Да.
— Я вам не враг, мистер Пилигрим. Не нужно противиться. Я хочу помочь вам.
Помочь? Ты дашь мне свой скальпель? Или гильотину? Или охотничий нож? Топор? Ружье?
— Вы должны понять, что вам удалось спастись лишь чудом.
Чудес не бывает.
— Вы верите в Бога?
у меня нет богов. Бога нет.
— Ваш камердинер — Форстер, если не ошибаюсь — сказал, что, когда он вынул вас из петли, вы были мертвы.
Не был. Я не могу умереть.
— У меня есть копии отчетов доктора Грина и доктора Хаммонда. Я не раз говорил с доктором Грином по телефону. Все их усилия заставить ваше сердце биться оказались тщетными. Вернуть вам дыхание они тоже не смогли. Три часа — вернее, четыре, мистер Пилигрим — без сердцебиения. Пять без дыхания. Тем не менее вы здесь и…
Это не чудо, доктор. Смерть — вот это было бы чудо. Но не жизнь.
— Вы хотели бы увидеться со своим другом?
У меня нет друзей.
— Леди Куотермэн… Сибил.
— Она здесь и горит нетерпением поговорить с вами. Вы не против?
Пилигрим встал.
Протянув вперед руку, он подвинул к себе записи доктора и оторвал верхнюю страницу. Затем с листком в руке подошел к окну.
Фуртвенглер застыл, наблюдая за ним.
Пилигрим поднес листок к свету. Приложил к стеклу, разгладил пальцами.
Фуртвенглер по-прежнему не шевелился.
Пилигрим прислонился к бумаге лбом — так крепко, что изморозь на стекле слегка подтаяла.
Затем повернулся и протянул листок Фуртвенглеру. На нем, над записями доктора, отпечатался узор.
