Нина… Что могла делать в этот миг дочь Орантеса? Наверняка хлопотала у постели старой Тонии. Вновь и вновь у Томаса в памяти всплывала операция, закончившаяся так плачевно. Утром он молился за ткачиху, и это принесло ему некоторое облегчение. Беседа с глазу на глаз со Всевышним укрепила его. А теперь его снова стали одолевать горечь и разочарование. Что толку в самой превосходной работе хирурга, если она была совершенно бесполезна? Какой ответ давал Господь на этот вопрос? Томас автоматически сложил руки, как для молитвы. Может, человек просто должен больше верить, чем задаваться вопросами? Да, пожалуй, так.
— …quarum unam incolunt Belgae… одну из них населяют бельгийцы… quarum unam incolunt Belgae… одну из… — Монотонный распев внезапно оборвался. Отец Томас встрепенулся. Что случилось? Все ученики, как один, смотрели на дверь. Там стояла… Нина?!
Томас был так изумлен, что в первые секунды не мог вымолвить ни слова.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он наконец.
— Извините, отец мой, что мешаю, но мне надо срочно с вами поговорить.
— Что-нибудь со старой Тонией? — Томас вскочил и подбежал к дочери Орантеса.
— Нет… впрочем, да.
— Так что же? — Томас не мог больше совладать со своим любопытством. Охваченный волнением, он потянул девушку за собой в коридор. — Она жива?
— Да-да! Она чувствует себя неплохо. Но то, что она мне рассказала, показалось мне крайне важным!
— Значит, она жива. — Томас немного успокоился. — Давай сядем у того стрельчатого окна. Слушаю тебя, дочь моя.
Нина заговорила, поначалу немного сбивчиво:
— Знаете, отец мой… я, пожалуй, начну с того, что по вашему виду Тония поняла, как обстоят ее дела. Она сказала, что жить ей осталось недолго, она в этом уверена, и поэтому ей надо кое-что мне рассказать. Одну давнюю историю, которая камнем лежит на ее сердце.
— Да? И о чем же речь?
— Это долгая история, отец мой. — И Нина подробно пересказала святому отцу рассказ Тонии, слово в слово звучавший так:
— Лет двадцать назад к нам в дом постучалась молодая, совершенно выбившаяся из сил женщина. Муж мой тогда еще был жив. Он хотел тут же бежать за цирюльником, но незнакомка остановила его. «Моя жизнь кончена, я все успела сделать, — прошептала она. — Мой сын лежит у монастырских ворот. О нем позаботятся». Я хотела дать ей горячего бульона, но она лишь трясла головой. Предложила ей хлеба, сыра, супа — все напрасно. Женщина наотрез отказывалась принимать пищу. «У меня лишь одно желание — умереть», — твердила она. Когда же она открыла нам свое имя и свое происхождение, мы своим ушам не поверили. Прежде чем испустить последний вздох, она попросила похоронить ее в маленьком садике за домом, и нам пришлось поклясться именем Пресвятой Девы Марии, что мы никогда никому о ней не расскажем. Никогда. «Чтобы избежать позора», — заклинала нас страдалица. Но сегодня, на пороге собственной смерти, я должна это сделать. Иначе не смогу спокойно умереть…
Нина замолчала и с удивлением увидела, что лицо монастырского лекаря необычайно оживилось.
— То, что ты рассказываешь, — взволнованно воскликнул он, — чрезвычайно важно, дочь моя, крайне важно! В нашем монастыре был один мальчик, которого старый аббат Гардинус нашел в кустах у монастырских ворот, завернутого в красную камчатую скатерть. Мы назвали его Витусом, и он вырос у нас. В хирургии, фармакологии и траволечении у меня не было более способного ученика за всю мою жизнь!
— Знаю-знаю, отец мой, ведь я с ним знакома. Именно поэтому, услышав рассказ Тонии, я тут же примчалась к вам!
— Боже милосердный! Витус пустился в странствия в надежде отыскать свою семью и, кажется, нашел ее в Англии. А вдруг он все же ошибся? Слушай, Нина, а старая Тония назвала имя его матери?
— Нет, пока не назвала.
— Я должен немедленно бежать к ней. Происхождение Витуса столько лет было окутано тайной, и вот наконец забрезжила надежда, что она будет раскрыта и последнее звено в цепи доказательств найдено! Ах, если бы старый аббат Гардинус дожил до этого дня! Мне надо незамедлительно поговорить с Тонией. А потом мы пошлем гонца в Гринвейлский замок. Прямо сегодня. Лишь бы он застал там Витуса!
И отец Томас, врач и приор Камподиоса, пал на колени, не чувствуя под собой твердого камня, в то время как из его души вырвалась страстная молитва:
Праведен ты, Господи, и справедливы суды Твои.
Откровения Твои, которые Ты заповедал, — правда
и совершенная истина.
Язык мой возгласит слово Твое,
ибо все заповеди Твои праведны.
…И ныне, и присно, и вовеки веков. Амен.
— Амен, — повторила Нина.
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА АМИНА ЭФСАНЕХ
Клянусь Аллахом воинствующим, хитроумным! Ты использовал меня, как напольную вазу, в которую воткнул свой стебель. За это ты поплатишься!
Никто в Танжере не мог припомнить таких жарких майских дней. Ветер, постоянно дувший с горы Джебель-аль-Тарик через пролив, казалось, заснул навечно. Уже ранним утром зной стоял стеной на бесчисленных площадях, подавляя любую деятельность и душа город. Там, где обычно кипела торговля, стоял шум и гам, где менялы расхваливали свой курс, воры-трюкачи обчищали карманы зевак, писари предлагали свои услуги, где барабанщики, трубачи и флейтисты вовсю музицировали, фокусники и жонглеры изумляли зевак своей ловкостью, корабельные матросы бражничали, проститутки ловили клиентов, рабы меняли хозяев, где рыбаки продавали свой улов, а ремесленники занимались своей повседневной работой, — повсюду царило безмолвие. Переулки, проулочки, задние дворы были пустынны, словно языком вылизаны, а тому, кто все же отваживался покинуть свой дом, казалось, что он слышит, как высоко над городом потрескивают на жаре камни цитадели.
У подножия старой крепости, на небольшой площади, можно было встретить одно-единственное исключение: десятка три бородатых мужчин в простой одежде и с тюрбанами на голове сидели, застыв на земле, словно каменные изваяния, в обычной для мусульман позе. Причиной их неподвижности было, однако, отнюдь не палящее солнце — жилистый низкорослый мужчина, стоявший перед ними, увлеченно рассказывал что-то, пуская в ход руки и ноги. Говорил он на испанском языке, вполне понятном слушателям, поскольку тогда, в 1579 году, Танжер входил в состав Португальской империи. Мужчина был одет в марокканскую джеллабу, подобие длинной туники, в бело-коричневую полоску, с капюшоном и рукавами средней длины. Однако он не был ни бербером, ни бедуином, как можно было заключить по чертам его лица. Кожа его была не темно-коричневой, как у сынов пустыни, а скорее оливковой. Высоколобый рассказчик близоруко щурился: бериллы, которые он носил на носу, похоже, не вполне подходили ему.
Такое приспособление с линзами слушатели никогда раньше не видели, и это несмотря на то, что жили они в портовом городе, открытом всему миру. Финикийцы, римляне, готы, вандалы, византийцы, арабы и еще с дюжину других народов в разное время населяли этот город, порой разрушая его, но каждый раз вновь восстанавливая. Жители Танжера оказались настолько жизнестойкими, что завоеватели и иные пришельцы вновь и вновь растворялись в плавильном котле местного этноса в этом совершенно особом месте, где Западный океан встречался со Средиземным морем, ислам сталкивался с христианством и открывались ворота в Африку.
