Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
Меня вынесло на поверхность, и я поплыла прочь от корабля.
Оттуда послышались крики. Я перевернулась на спину и, не переставая плыть, посмотрела на корабль. Злые мужчины стояли вдоль борта; все тыкали в меня пальцами и что-то кричали. Я улыбнулась, радуясь их замешательству. Вдруг один замахнулся большим копьем.
Серебристая вспышка понеслась ко мне. Я закричала; копье пролетело у меня над головой. Я снова повернулась на живот и едва не ушла под воду.
Сначала мне показалось, что это конец. Вряд ли в том возрасте я понимала, что такое смерть, но я знала, что люди умирают, а умерев, больше не возвращаются.
Передо мной появилась громадная голова; она разверзла ужасную пасть и лязгнула тремя рядами острых клыков. Чудище показалось мне воплощением голода, который рыщет в море. Я видела его темное горло, которое могло проглотить меня целиком. Я застыла от ужасного смрада — от чудища несло кровью и грязью.
Копье угодило чудищу прямо в пасть, пронзив нёбо. Море взорвалось синими искрами, такими яркими, что я зажмурилась. Потом кто-то пронзительно вскрикнул — как будто рожающая женщина.
Пасть захлопнулась с громким всплеском. Чудовище скрылось под водой; исчезла шершавая серая голова размером больше Стойкого. Довольно долго — хотя, наверное, время измерялось всего двумя ударами сердца — на меня смотрел черный глаз, окруженный такой же мучнисто-белой плотью, как кожа Опарыша, и уже остекленевший. Хотя этому черному глазу недоставало мудрости карих глаз Стойкого и даже простой искры жизни, какая теплится в глазах самых маленьких птичек, я почувствовала, что морское чудовище унесло мое имя на дно морское и похоронило его в своем холодном сердце, полном ненависти.
Я забарахталась в воде, забила руками и ногами. Сердце мое застыло и стало таким же холодным, как вода, в которую я бросилась. Мертвоглазое чудище чуть не проглотило меня! Хуже того, вблизи не было никакой земли, как бы далеко я ни заплыла. Корабль у меня за спиной заскрипел и застонал; послышались крики. Люди развернули корабль, чтобы вытащить меня из воды.
Дома в воде водились только змеи, лягушки и черепахи с острыми как ножи клювами. В море водились громадные звери, готовые сожрать меня целиком. Мне бросили веревку и я с радостью ухватилась за нее.
Соленые слезы у меня на лице смывало соленой морской водой. Меня подняли на палубу. И я устремилась в место заточения, теперь по собственной воле. Тогда я поняла: если я поступлю так в третий раз, то буду потеряна для себя навсегда.
Федеро вернул мне грифельную доску.
— Девочка, напиши-ка эти буквы еще раз! — велел он мне по-петрейски.
Несмотря на то что я сопротивлялась, чужой язык пропитывал меня, как краска — материю. По-петрейски говорили многие матросы и офицеры. Федеро теперь обращался ко мне почти исключительно по-петрейски. Называл он меня «девочка» — на такое обращение откликнется полмира!
— Я уже сто раз писала твои буквы, — ответила я и обругала его на родном языке: — Змей!
Он с силой шлепнул меня ладонью по голове. Было больно, но уже не так, как раньше. Я не заплакала. Я вообще старалась не плакать, особенно там, где меня могли слышать Федеро или моряки, — а они были на корабле повсюду.
— Значит, напишешь еще сто раз. — Он наклонился ко мне. — В том мире, где ты скоро окажешься, без букв ты ничто. Иногда в вежливых записках, которые передают друг другу сильные мира сего, заключены жизнь и смерть.
Ох уж эти слова! Дома, с отцом, мне не нужно было учиться писать. О существовании букв я и не подозревала. Ты говоришь, тебя слушают — или не слушают.
Оказывается, буквами тоже можно разговаривать, причем так, что услышать тебя могут когда угодно. Все равно что стоять на перекрестке и без конца повторять одно и то же, только не нужно напрягать голос. Закорючки на бумаге были странными, совсем не похожими на звуки — скорее уж на наклонные деревья, на спотыкающихся пьяниц, на куриные следы.
— Кто их только придумал?
Он снова ударил меня.
— Говори на моем языке!
Я сжала мел в кулаке и попробовала задать вопрос на чужом языке:
— Кто… их придумал?
— Имени я не знаю, девочка. Не знаю. Подобно огню, буквы людям дали боги. — Федеро криво улыбнулся. — Некоторые считают, что это одно и то же…
У меня на родине богов не было — во всяком случае, настоящих. За нами следили только мертвецы да еще тульпы, которые ходят в пыли и в облаках, а лица прячут в ряби на поверхности воды.
Если у меня и был бог, то только Стойкий. Но Стойкий был живой, как я, а боги представлялись мне мысленными образами… Похожими в чем-то на буквы.
— А если боги заключены в буквах?
Федеро открыл рот, потом закрыл и снова открыл, но ничего не сказал. Он тяжело опустился на койку.
— Дитя, твой разум — драгоценность! — Он вздохнул. — Держи его в тайне! Искрам твоих мыслей будут завидовать… Попомни мои слова! — Он погрозил мне пальцем. — Притворяйся дурочкой, и проживешь жизнь счастливо!
Мне не хотелось отвлекаться.
— А что такое боги?
— Боги… — Он снова замолчал, собираясь с мыслями.
Я давно заметила, что со мной Федеро разговаривает особенно осторожно. Я решила узнать все, что таится во мраке между проблесками речи.
— Они существуют на самом деле, они реальны. В одних местах они реальнее, чем в других. В Медных Холмах… наших богов давно не замечают.
— Они умерли?
— Нет. Но их нельзя назвать и живыми.
— Как деревья, — заметила я. — Их срубили, чтобы построить наш корабль. Теперь дерево двигается, как живое, а не лежит мертвое на земле.
Федеро рассмеялся:
— Только мы в Медных Холмах нечасто вспоминаем о наших богах! Правитель занимает души своих подданных другим… — Подавшись вперед, он устремил на меня свой самый пристальный взгляд: — И все-таки, моя милая, ты должна написать для меня еще несколько букв!
Бежать я не могла. Да и некуда бежать на корабле среди моря. И потом, я поняла, что молчать и дуться не имеет смысла. Опарыш, видимо, понял, что я переменилась. Шли дни, и он все меньше казался мне Опарышем и все больше — человеком. Он говорил, я слушала. Я спрашивала, он отвечал.
С каждым днем его слова все глубже и глубже проникали в меня. Когда я научилась довольно сносно говорить по-петрейски, Федеро отказывался отвечать, если я обращалась к нему на своем родном языке. За его словами скрывалось множество мыслей; мне казалось, что ими можно набить целый амбар, или рисовое поле, или канаву с лягушками. Я чувствовала себя виноватой, потому что начала находить удовольствие в своем плену.
Питалась я гораздо лучше, чем дома. Я спала на простынях — о них дома и не слыхали. Мне дали несколько холщовых рубах, которые закрывали мое тело от плеч до коленей. Впервые в жизни меня окутывал не один только солнечный свет. Я узнала, что такое мыло! Не знаю, какой бог подарил мыло людям-опарышам, но он совершил настоящее благодеяние. До своего пленения я не представляла, что такое быть совершенно чистой. У меня на родине людей чисто мыли всего два раза: после рождения и после смерти. Промежуток проходил в пыли и грязи.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
