Акселю уже не хотелось говорить «нет», и он просто мотнул головой.
— Хорошо, — без малейшего раздражения (по крайней мере, так казалось) заключил комиссар. — Может, в парке ты вспомнишь ещё что-нибудь. С погодой, правда, не везёт, многие следы мог испортить ветер… Да! Как же я не подумал! Послушай, — теперь уже подался к Акселю он сам, да и красноглазый в углу, казалось, что-то сообразил и тоже наклонился вперёд, — а как на тебя действует фён?
— Фён? — в голове у Акселя вдруг словно вспыхнул свет. — Ну да! Это я не подумал! Конечно! Он подул и принёс собаку! (Хоф устало вздохнул и отвернулся.)
— В таком случае она прилетела из Альп, — сказал Вальтер. — Где ж ещё можно спрятать такую махину?
— Меня часто застигал фён, — торопливо добавил Аксель, на которого тяжёлое молчание Хофа действовало угнетающе, — и на улице, и за городом. И ничего! Ничего мне не мерещилось, если вы об этом.
— Рад слышать, — сказал комиссар без малейшей радости. (Уж за это можно было ручаться!) — Тогда поехали.
ГЛАВА III. ТРЕТЬЕ ПОХИЩЕНИЕ
На осмотр места происшествия Хоф возлагал ещё меньше надежд, чем на розыск летающего пуделя или ризеншнауцера. Многовато бреда для начала, думал он, сидя за рулём никакого не серого «пежо», а синего «мерседеса». Уж скорее можно надеяться на вести из других земель или стран о банде киднэпперов, которые, сбежав из психиатрической клиники, пользуются для своих налётов собаковидными дирижаблями. Или ждать, пока не прояснится рассудок у этого мальчугана… если только он и впрямь помутился. К последней мысли комиссар почему-то возвращался всё реже, особенно косясь на Акселя сейчас, когда тот, наскоро умытый и причёсанный, с проснувшимся голодом поедал на заднем сиденье гамбургеры, запивая их какао из термоса Хофа. Вот ведь беда-то какая: не похож этот Аксель Реннер на шизофреника. Хоф уже знал, что никакими приступами бреда, так же как и слабым зрением, мальчик никогда не страдал, а славился в школе и дома на редкость уравновешенным и спокойным характером. Даже так: если уж Аксель Реннер чем-то и страдал, то, видимо, чрезмерным послушанием и нелюбовью ко всему, что нарушает повседневный порядок. Правда, с умом и фантазией у него, кажется, всё в норме, пожалуй, они развиты даже больше, чем положено в его возрасте. Такой не вдруг что-то затеет, но если уж решит выкинуть номер… Успехи в математике. Играет в шахматы. Очень любит сестру, как и она его, хотя по характеру эти дети — полная противоположность. Всегда стоят друг за дружку горой перед родителями, не говоря о чужих. М-м-м-да…
— Ну, наелся? Тогда вылезай, приехали.
И ещё. Какого… — нет, хватит уже нынче поминать нечистого! — зачем понадобилось кому-то, на воздушном шаре или без, красть девчушку, отец которой торгует велосипедами, а мать — парикмахер? Конечно, думал Хоф, шагая с Акселем по парку впереди группы экспертов (высланных в подмогу уже работающим), мы можем в этом деле столкнуться с маньяком, и это будет хуже всего. Но маньяки обычно намечают жертву заранее, а эта самая Кри, если верить свидетелю, просто попалась преступнику под руку. Или нет? Мальчик говорит, что незадолго до похищения жертву фотографировали. Японца — найти. Или доказать, что его никогда не было и весь рассказ Акселя Реннера — ложь от начала до конца.
В парке их уже ждали. Трое костлявых молчаливых людей с какими-то непонятными приборами и пакетами в руках сновали у самой воды между кустами и деревьями, прямо напротив ротонды. (Один из этих типов в разговоре с комиссаром чуть позже назвал её «храмом Аполлона».) Кто такой Аполлон, Аксель не знал, но был ему признателен за то, что благодаря этому его храму может точно указать место похищения. Где-то за кустами фырчал микроавтобус; время от времени один из трёх костлявых бегал туда зачем-то, бубнил, относил и приносил.
— Ничего? — спросил Хоф.
— Только это. — Ему протянули прозрачный пакет, где лежало что-то ядовито-серое с белым отблеском, скрученное, похожее на ворс от ковра.
— ?
— Шерсть. Похоже, собачья, но точно пока не знаем. Висела на том дереве, во-он, где флажок…
— Вижу, — буркнул Хоф. Ветка нависала над водой как раз у самого места похищения. Если бы что-то впрямь свалилось с неба, оно могло бы здесь зацепиться. Вздор. Чушь. Которая теперь прибавит работы.
— Какой-то неестественный цвет, — сказал комиссар, изучая загадочный комок. — И блеск… Напоминает стекловолокно.
— Да, мы тоже озадачены. Потому что это явно шерсть живого существа. Никаких красителей, синтетики. Чистая шерсть!
— Разбирайтесь…
Но разбираться больше действительно было не с чем. Место, где лежал в обмороке Аксель, легко нашли по смятой траве, и это было всё. Ни следа девочки. Тем не менее люди, которых привёз Хоф, вместе с Тремя Костлявыми ещё раз принялись прочёсывать траву и кусты в поисках неизвестно чего. А комиссар ещё немного поговорил с Акселем, но тот ничего не мог прибавить. Чувствовал он себя благодаря свежему воздуху и еде почти нормально, и сна не было ни в одном глазу. Напротив, при виде места, где он так оплошал, куда вообще не должен был ни за что на свете приводить Кри, проданную им за монетку, в его душе встрепенулась бодрость и слепая, его самого пугающая злость.
Он сжимал кулаки от ярости. Хотелось не отвечать на новые дурацкие вопросы, а самому подняться в воздух на каком-нибудь полицейском вертолёте — есть же такой где-нибудь у Хофа — и лететь на розыски. Но он понимал, что ему не верят и вертолёта не дадут. Кто он? Никто. Малявка…
А потом произошло то, чего Аксель и ждал, и боялся больше всего на свете. Его повезли домой…
Дома всё было и лучше, и хуже, чем он предполагал. Родители не сказали ему ни одного слова упрёка, и Аксель знал, что вечно будет им за это благодарен. Но это же было и самым ужасным, хотя никто не стал к нему хуже относиться. Детлеф и Ренате Реннер были сильными людьми. Они не пропустили ни одного рабочего дня. Наоборот, им было бы в десять раз хуже сидеть в четырёх стенах и думать о своём горе.
Мать и отец пытались утешить Акселя как могли. Без конца говорили с ним о чём угодно, кроме того, что было у них на уме, старались не оставлять одного. Часто звонил Хоф, и Аксель сам не знал, хочет он этих звонков или нет. Хотя прекрасно понимал, что с сыщиком ему повезло. Когда комиссар привёз Акселя домой (сам привёз, не поручил никому костлявому-красноглазому), то долго сидел у них, пил кофе, листал семейный альбом и расспрашивал о Кри и о нём. Аксель узнал о себе много нового и, пожалуй, лестного. В другое время всё это было бы очень приятно, но сейчас он от души презирал себя. А когда начали говорить о Кри, то встал и вышел. Уезжая, комиссар захватил её последние фотографии.
Хуже всего было ночами. Аксель не мог сомкнуть глаз, ворочался и знал, что все не спят. Запах лекарств в маминой комнате словно электризовал воздух. Иногда доносился шёпот отца и ответный плач. Приходилось накрывать голову подушкой. Пытка не кончалась, она принимала новые и новые формы. Например, когда Хоф, перевернув вверх дном все отели и бюро путешествий, нашёл-таки того японца, который фотографировал Кри в Амалиенбурге. Это оказался не кинорежиссёр, но всё же достаточно состоятельный и солидный человек, банковский служащий из Иокогамы, господин Юко Фумитори… или Фумитори Юко, по визитной карточке, которую он прислал родителям, было трудно понять, где у него имя, а где фамилия. Как и многие другие, совершенно незнакомые Реннерам люди, он ещё и звонил, и предлагал деньги и помощь. Мало того: пригласил Кри вместе с семьёй погостить у него на вилле в Японии, когда девочка найдётся. Этого делать не следовало: разве он, как и сам Аксель в глубине души, не понимал, что всё кончено? Что Кри уже не вернуть? И всё же господин Фумитори здорово помог следствию: фотографии получились просто великолепные, глядишь — волком выть хочется! А в каком восторге была бы сама Кри, если бы их увидела… Её мечта сбылась: снимок девочки в голубой блузке показывали по телевизору и печатали во многих газетах. Аксель возненавидел прежде любимый телевизор и журналы.
