Но вот как исправить? Здесь я терялся в догадках. Ясно было одно: нужно что-то делать! И делать срочно.
— Захар Сергеич, — сказал я, — давай так поступим: я сейчас зайду в профком, а потом покажу тебе кое-что. И расскажу. Годится?
— Лады. — Майцев уселся на скамейку посреди холла, потому что мы уже пришли.
Я отдал ему свой дипломат и без стука вошел в кабинет, занимаемый студенческим профкомом.
Еще не переступив порог, я знал, о чем пойдет речь.
Наш профорг, усатый мужик совсем не студенческого возраста, сидел за столом у окна и нагло курил «Kent». Но, скорее всего, какую-нибудь «Стюардессу» или «Родопи», упакованные в давным-давно искуренную пачку «Kent», лежавшую перед ним на столе — и судя по кислому, отвратному дыму, так оно и было.
— Ты кто? — не выпуская сигареты изо рта, спросил он.
— Фролов. Мне Стрельцова сказала, что вы меня…
— Точно, — оборвал меня усатый. — Я — тебя. Хорошо, что сам пришел. Итак, Фролов, до меня дошли слухи, что все лето ты околачивался в сельских районах и помогал шабашникам переводить добро на говно.
— Чего это на говно? — Его заявление вызвало во мне ожидаемый протест, потому что те коровники, что я построил под руководством Максима Берга — бригадира артели, были весьма неплохи.
— А! — Он затушил сигарету в баночку из-под индийского кофе, до половины заполненную водой. — Знаю я, как вы, шабашники, такие вещи делаете! Без проекта, без надзора — херась-херась и готово! Не так, что ли?
— Я кровельщик вообще-то был. — Помимо воли под его напором я почему-то стал оправдываться. — Мое дело маленькое.
— Ну вот и молись, кровельщик, чтобы бракованный шифер, между прочим — украденный Бергом с территории шиферного завода при попустительстве кладовщицы, не полопался хотя бы год.
Он закурил еще одну сигарету и, увидев, как я недовольно поморщился, выпустил струю прямо в мою сторону.
— Не куришь что ли?
— Не сподобился, — ответил я. — Да и запах какой-то.
— Ничего, Фролов, скоро в армию пойдешь, там из тебя мужика сделают. — Он даже прикрыл глаза и растянул в улыбке рот, обнажив крепкие, но очень кривые и почти коричневые от никотина зубы; видимо, представил себе этот процесс «делания мужика».
— Да я и так… Совсем не баба.
— Это ты потом своему сержанту расскажешь, а сейчас вот что! Ты деньги за шабашку получил?
— Ну да, есть немного. А что?
— А взносы профсоюзные кто за тебя платить Родине будет? Я? Нет, братец, я свое заплатил вовремя!
— А разве с шабашек положено? — Что-то ни о чем подобном мне слышать не приходилось.
Он встал со своего места и, попыхивая сигаретой, обошел вокруг меня.
— Вот смотрю я на тебя, Фролов, и понять не могу. То ли ты умело притворяешься, то ли в самом деле дурак? Тебе на прошлой сессии предлагали в стройотряд пойти? Предлагали. А ты не захотел заработать честных девяносто рублей в месяц с автоматической уплатой профсоюзных взносов. Тебе подавай четыреста! Вот и плати со своих доходов в пользу ребят, что ударно надрывались на стройке, возводя, между прочим, бассейн для института!
— Так не построили же? Как стоял второй этаж незаконченный, так и стоит.
— В следующем году построят. Или через три года. Дело не в этом. А дело в том, что они взносы уплатили со своих небольших доходов, а ты — нет! Хотя заработал не в пример больше однокашников. Теперь пришла пора восстановить историческую несправедливость!
Как это должно выглядеть: «восстановить историческую несправедливость»? Я, честно говоря, не понял, но, устав препираться, вздохнул:
— Сколько я должен?
Усатый профорг подошел к своему столу, покопался в разложенных на нем бумагах.
— А, ну вот она, родненькая! Итак, Фролов, в ведомости у председателя колхоза «Брячинские нивы» ты расписался за четыреста двенадцать рублей. Это больше семидесяти, значит, размер твоих взносов составит один процент. — Он потыкал пальцем в кнопки здоровенного калькулятора «Электроника БЗ-34». — То есть четыре рубля двенадцать копеек. Коньяк «Три звездочки» десять лет назад — тика в тику!
Из-за четырех рублей он мне компостировал мозг? Я полез в карман и вынул пару мятых пятерок и мелочью сколько-то. Отсчитав монеты, я положил перед ним на стол одну пятерку и копейки, отступил на шаг:
— Где расписаться?
— Расписаться-расписаться-расписаться, — пропел усатый. Он отдал мне сдачу — рубль с надорванным краем. — Не нужно расписываться. Давай книжку свою профсоюзную, штампик поставлю.
Уже на выходе из кабинета я услышал брошенное мне в спину:
— И в комитет комсомола зайди — там тоже за тобой должок числится. За три месяца — при твоих заработках четыре рубля шестнадцать копеек!
— Ага, спасибо, зайду.
Захар дисциплинированно ждал меня в холле и при моем появлении сразу вскочил:
— Ну что?
— Взносы не уплачены были. Не скопить мне на «Иж-Планету-5». Даже к защите диплома.
— Много должен? — сочувственно сморщился Майцев.
— Четыре рубля двенадцать копеек, — трагичным голосом сообщил я. — Все пропало, шеф!
— Тьфу на тебя! Серый, чего ты дурака валяешь? Пошли лучше перекусим чего-нибудь, а то что-то пузо сводит уже.
Он отдал мне мой дипломат, и мы вразвалку потопали по темным пустым коридорам в буфет на втором этаже — почти напротив нашей кафедры.
В полупустом зале лениво жужжали мухи, совершенно не желавшие садиться на разбросанную по подоконникам липкую ленту. Изредка кто-то из посетителей взмахивал рукой, отгоняя назойливую тварь, и тогда становилось заметно, что за столиками сидят не жующие манекены, а вполне нормальные люди.
Очереди не было, но мы все равно задержались на раздаче — Захару понадобилось выразить новенькой кассирше (кстати, довольно хорошенькой) свое безмерное восхищение. Он сыпал комплиментами обильно и вязко, словно совсем забыл о том, что вчера был за это бит. И конечно, юная работница торговли не удержалась — через пять минут захаровского монолога у него был и телефон Ирочки и твердое обещание «как-нибудь встретиться».
Я взял стакан березового сока за восемь копеек, пару пирожков с картошкой по девять за каждый и полстакана сметаны за двенадцать — все вместе на тридцать восемь копеек. Захар потратился куда основательнее: он прикупил еще шоколадку «Аленка» и подарил ее своей новой знакомой. Я хмыкнул: с такими тратами ему никакой стипендии не хватит!
Мы сели за стоящий в углу столик на кривых трубчатых ножках — слегка качающийся и никогда не горизонтальный. Зато чистый.
— Ну? — Усевшись, Захар посмотрел на меня так, словно сию минуту ожидал немедленного признания в работе на ЦРУ и диверсии против журналов «Молодой коммунист» и «Агитатор».
