После вечерни брат Ансельмо отправился на кухню рядом с трапезной. Там, должно быть, он выпил кубок горячего вина, настоянного на лечебных травах. Питье, которое предназначалось незнакомцу, брат Гаспаро готовил каждый вечер после службы. Тем вечером брата Гаспаро неожиданно позвали к монаху, у которого начались сильные желудочные колики, и лекарь оставил поднос с горячим вином на кухне. По какой-то неизвестной причине брат Ансельмо, увидев кубок, выпил его. Но еще до этого кто-то добавил в вино сильный яд. Очевидно, брат Ансельмо понял, что его отравили, и побежал в лазарет за противоядием… Увы, слишком поздно. Незнакомец, который вернулся в лазарет из мастерской, стал свидетелем смерти, и именно его крик привлек внимание приора.
Эта гипотеза подтверждалась доказательствами и довольно точно воспроизводила цепочку событий, однако не давала ответа на один очень важный вопрос: кто подмешал яд в вино? Кроме того, она подразумевала, что некто все еще пытается убить незнакомца, а несчастный брат Ансельмо пал жертвой собственной жадности.
Тем не менее приведенное объяснение не смогло убедить большинство монахов. Одни увидели в смерти брата Ансельмо происки дьявола, другие винили незнакомца, который казался им самой подходящей кандидатурой на роль убийцы. К тому же у гипотезы приора был один серьезный недостаток — она предполагала наличие третьего участника, добавившего яд в кубок. Так как после первого убийства все входы и выходы в монастырь охранялись, напрашивался весьма неприятный вывод: убийца — один из них.
Глава 8
Вот в такую отравленную подозрениями атмосферу попал отец Теодоро, вернувшись из путешествия. У порога монастыря один из монахов, вышедший навстречу, без ведома приора рассказал о недавних происшествиях. В компании пятерых братьев, которые сопровождали его в поездке, аббат добрался до монастыря на ночь глядя, как раз во время вечернего богослужения. Перед тем как покинуть базилику, отец-настоятель шепнул приору, что ждет его в своей келье через час, после того как подкрепится легкой трапезой.
В назначенное время дон Сальваторе трижды постучал в слегка приоткрытую дверь.
— Хвала Всевышнему, — усталым голосом произнес дон Теодоро по-латыни.
Приор вошел. Келью освещали две свечи, зажженные по сторонам внушительных размеров стола. Аббат склонился над страницами огромной книги и даже не поднял головы, чтобы приветствовать гостя.
— Я вернулся, измученный долгим путешествием, — со вздохом сказал старик, — только для того, чтобы увидеть, что здесь, как ни прискорбно, больше не соблюдают устав.
Дон Сальваторе понял, что его преподобию известно все; отец-настоятель позвал его в столь поздний час не для того, чтобы выслушать, а чтобы обвинять.
Приор почтительно коснулся губами наплечника аббата в знак смирения и проговорил:
— Да простит меня Господь, если я пренебрег своими обязанностями. Увы, мне не удалось предотвратить ужасные преступления…
— Давай не будем пока говорить об этих убийствах, — оборвал его настоятель. — Они не что иное, как следствие твоей нерадивости.
Слова аббата застали дона Сальваторе врасплох.
— Я узнал, — продолжил дон Теодоро тем же усталым голосом, не отрывая взгляда от книги, — что человек, который, очевидно, потерял память, находится здесь уже несколько недель. Разве ты не помнишь, что наш устав запрещает лежачим больным оставаться в монастыре, даже если они ранены?
— Если вам угодно, могу рассказать все, что про него знаю, и вы сами решите, правильно ли я поступил.
— Говори, — со вздохом разрешил аббат, по-прежнему не поднимая глаз.
Дон Сальваторе подробно изложил все обстоятельства появления незнакомца, не забыв упомянуть о таинственном убийстве брата Модесто.
— Достаточно, — сказал аббат, заметно сердясь, — я знаю, что произошло после. Но ты так и не объяснил, почему раненый до сих пор здесь! Насколько мне известно, это монастырь, а не дом призрения!
— Конечно, дон Теодоро, вы правы, но… в юноше есть нечто исключительное…
Аббат взглянул на приора впервые за все время разговора. В холодном взгляде его маленьких, глубоко запавших глаз отразилось удивление.
Дон Сальваторе, вдохновленный проявлением интереса, с жаром продолжил:
— Меня поразило выражение его лица. В израненном теле, за обезумевшим взглядом я разглядел поразительную душу. Мне показалось, что история жизни молодого человека заслуживает того, чтобы ее выслушали. И потому я решил подождать, пока он достаточно окрепнет, чтобы расспросить его. К сожалению, незнакомец выздоровел, но по-прежнему молчит, рассудок к нему так и не вернулся.
— Хорошо, завтра же отошлем его в богадельню Святого Дамиана, — сурово проронил аббат. — Уход за умалишенными — не наша забота.
— Я бы и сам так поступил, если бы несколько недель назад не произошло событие, которое подтвердило мое изначальное предположение.
Отец-настоятель нахмурился. Дон Сальваторе сообщил об иконе и о том, что, по мнению брата Анжело, незнакомец, возможно, монах с Афона.
Тут приор прервал рассказ, ожидая, что на это скажет настоятель, однако тот промолчал, только смерил дона Сальваторе цепким холодным взглядом хищной птицы.
— Чтобы знать наверняка, — продолжил приор, — я попросил нашего друга, купца Адриано Тоскани, который как раз собирался отправиться в Грецию за пряностями, сделать небольшую остановку у полуострова Афон. Две недели назад торговец с портретом незнакомца, нарисованным братом Анжело, отплыл из Пескары. Если все благополучно, он вернется завтра.
— Какая замечательная мысль! — произнес дон Теодоро насмешливо. — Вне сомнения, мы узнаем, что наш странник не кто иной, как православный монах, который сбежал из монастыря, получив при этом удар копьем, переплыл море и нашел приют у колдуньи-лекарки неподалеку отсюда!
— А может, юноша покинул Афон довольно давно и перенес другие испытания, — возразил дон Сальваторе, нисколько не смущенный привычным сарказмом аббата. — Я жду, что Тоскани, вернувшись, сумеет пролить свет на историю этого человека или привезет ключ, который поможет ему вновь обрести память: имя, живое воспоминание — что угодно, лишь бы вытащить несчастного из внутренней тюрьмы.
Последовало тяжелое молчание.
— Значит, ты считаешь, что действуешь во имя милосердия? — спросил наконец настоятель, не отводя глаз от приора.
— Да…
В ответе приора прозвучало некоторое замешательство.
— А я уверен, что в заботе о несчастном тобой движет вовсе не милосердие.
— Что же тогда?
— Любопытство.
— Любопытство?
— Совершенно верно. Чистое и неприкрытое желание разузнать побольше, — с неким удовлетворением произнес дон Теодоро, роняя каждое слово, словно молот. — Ты думал, тобой движет сострадание, а на самом деле ты поддался соблазну тщетных знаний. Если на то пошло, желание узнать имя этого человека и его прошлое для тебя важнее, чем его судьба!
