— У вас добрейшее сердце, — восклицает полный, галантно приподнимая напоследок шляпу, — наличными даже удобнее, мэм.
* * *
— Тысяча двести баксов, — говорит Фрэнки. Он сворачивает стодолларовые купюры в трубочку, которую перетягивает резинкой. — Да, ну и здорово же ты обставил это дельце.
Рой сворачивает на шоссе. Ехать по улице ему не хочется. Миссис Изаксон дала им несколько пакетов сока, чтобы освежиться и утолить жажду во время предполагаемой поездки на склад. Сок предназначался для внука, сказала она, но он, когда ему исполнилось семь лет, почему-то перестал пить яблочный сок. И с тех пор картонные упаковки так и стоят в доме. Рой потягивает сок, он чуть горчит, а когда глотаешь, то в горле першит.
— Забавно, — рассуждает Фрэнки. — Я думаю, у этой бабы действительно были проблемы с крышей. Мой дядя работал кровельщиком и несколько раз брал меня с собой, когда я учился в школе. Конечно, снизу мы немногое могли разглядеть, но сбоку кровельные рейки выглядят сильно подгнившими. Ей надо серьезно подумать о ремонте кровли, иначе во время сезона дождей дом может превратиться в аквариум.
Рой снова приложился к пакету с соком. Справа и слева в соседних рядах проносятся автомобили. Он лишь боковым зрением улавливает стремительно мелькающие красные и зеленые пятна светофоров. Громко урча, его «шеви» мчится вперед. Но стрелка спидометра дрожит над отметкой «шестьдесят». Он показывал бы то же самое, окажись установленным хоть на велосипеде.
— Они, наверное, идут не меньше чем под девяносто, — бурчит он.
— Что ты сказал? — спрашивает Фрэнки, снова погрузившийся в колонку некрологов.
— Говорю, что они, наверное, идут не меньше чем под девяносто. Другие машины.
— Девяносто, — говорит Фрэнки, передразнивая задумчивый тон Роя. — Да, Рой, ты прав, они наверняка идут под девяносто. А вот смотри, еще один.
Он снова складывает газету, случайно отрывая угол страницы; этот кусочек, планируя, падает на пол. В ушах Роя невыносимо громкий шум, как будто в полуметре от него взлетает реактивный лайнер. Но шелест газеты и звук отрываемого угла — это ничто по сравнению с шумом, который производит обрывок бумаги, плавно опускающийся на пол машины, — кажется, что какие-то крылья, машущие у самых ушей Роя, время от времени бьют по барабанным перепонкам — клочок бумаги касается пола с таким грохотом, как будто кто-то запустил шар для боулинга в стекло громадной витрины. Пальцы Роя мертвой хваткой впиваются в обод руля; костяшки пальцев побелели и, кажется, приросли к пластмассе. Зубы стиснуты; челюсти сжаты; горло у кадыка пульсирует, заталкивая обратно рвущиеся наружу рвотные массы; переполненную глотку жжет кислотой, которая вот-вот фонтаном хлынет изо рта, сокрушая сжатые челюсти с таким шумом и болью, что…
— …он занимался торговлей бриллиантами, — прорезается сквозь шум в его ушах голос Фрэнки. И вдруг снова наступает тишина, и слышен лишь голос Фрэнки. И прежнее ощущение прошло.
— Кто он? — спрашивает Рой.
Машины за окнами уже не проносятся с прежней быстротой. «Каприс» теперь идет примерно с той же скоростью, что и остальные.
— Дельце следующее. Парень. При жизни он был торговцем бриллиантами. Умер от инсульта; детей нет, только жена. Насколько я себе представляю, они, должно быть, спали на мешках с деньгами, причем наличными. Мне кажется, на этот раз мы можем срубить намного больше. Не исключено, несколько штук…
— Я устал, — говорит Рой. — И еду домой.
— Ну что ты, давай туда, мы и едем как раз в том направлении…
— Я еду домой.
Фрэнки пытается спорить, но Рой не реагирует. На каждый довод Фрэнки он отвечает молчанием. Идет странный спор, в котором слышно пока только одну сторону, и спор этот заканчивается, так и не начавшись.
Дом, в котором живет Фрэнки, построен из стекла и стали — какой-то непонятный Рою современный монумент. Однажды он спросил приятеля, сколько тот платит за квартиру в этом доме, и, когда Фрэнки назвал ему сумму, Рой, растерявшись, не знал, что делать — треснуть подельника по голове или оплакать его глупость горючими слезами. Он пытался объяснить Фрэнки принципы вложения денег и накапливания сбережений, втолковывал ему, что жилье, если позволяют средства, выгоднее купить, а не снимать. Но Фрэнки и Рой — это Фрэнки и Рой, и их ночи столь же не схожи, сколь схожи их дни. Каждые полгода Фрэнки покупает новую машину. Каждые два месяца заводит новую подружку. Фрэнки постоянно пребывает в поиске нового дела, потому что вечно в долгах.
— Завтра утром жду твоего звонка, — говорит он Рою, вылезая из «каприса». — У меня куча всевозможных задумок.
— Посмотрим, — отвечает Рой. — Я устал и хочу отдохнуть.
Фрэнки, остановившись на тротуаре, подходит ближе к машине. На его лице выражение озабоченности.
— Не надо так со мной, — говорит он. — Южнее по этому шоссе есть клуб. Мы там можем развернуться и срубить не меньше пяти штук.
— Посмотрим.
Фрэнки наклоняется к раскрытому окну машины; ежик на его голове прижимается к кромке крыши, отчего морщины на покатом лбу разглаживаются. Глубоко запавшие глаза выпучены.
— Есть парни, которым я должен заплатить. У меня нет особого желания раскошеливаться, но заплатить я все-таки должен.
— Может, ты хочешь попросить в долг?
— Я хочу поработать. Так ты позвонишь мне, хорошо?
— Конечно, — отвечает Рой. — Я просто устал, вот и все.
— И еще, дорогой напарник, окажи мне, пожалуйста, услугу — принимай свои долбаные пилюли.
После этих слов Рой не желает ни слушать, ни продолжать беседу. Его «каприс» еще может ходить быстро, если потребуется.
* * *
Рой купил этот дом шесть лет назад. Месторасположение отличное. Ничего особо примечательного, но все вокруг основательное, добротное, рассчитанное на то, чтобы долгие годы быть в цене. Двор дома ухоженный, соседние дома тоже содержатся в полном порядке, и никто никому не докучает. Никто ни во что не лезет. Лучшего и не пожелаешь. Что до самого́ дома, то он не слишком большой: всего три спальни и две ванных комнаты, но живет в нем Рой и только Рой, и для него этот дом даже слишком велик. Спит он в одной из спален. Вторая спальня превращена в кабинет. Стул, письменный стол, лампа. Здесь Рой хранит записи и папки с документами. Здесь он пишет письма. Третья спальня — комната, расположенная за его спальней, — служит укрытием, или тайником, где никто, кроме Роя, не бывал. В ней разложенный диван-кровать и старый черно-белый телевизор с рогатой антенной; в углу туалетный столик и бюро, все ящики которого пусты. Стены украшают произведения живописи, купленные на распродажах по случаю обновления интерьеров гостиничных номеров; двадцатидолларовые акварели как будто специально повешены для того, чтобы придать комнате отталкивающий вид, до того они безобразны и неинтересны.
В глубине комнаты рядом с пустым бюро стоит керамическая лошадь на четырех ногах, высотой около четырех футов и примерно столько же в длину. Она раскрашена в голубой и зеленый цвета. Причудливой вязки чепрак, спадающий с обеих сторон почти до пола, украшен спиральными разводами засохшей краски. Глаза лошади черные, пустые, ничего не выражающие, тупо и изо дня в день смотрящие в экран телевизора. Вокруг шеи намотана прочная веревка, как будто живая лошадь всего лишь секунду назад попала в неволю, превратилась в керамическую, а веревка так и осталась на ней. Веревка желтая, и ее цвет хорошо сочетается с окрасом статуи. Рою нравится, как выглядит эта скульптурная инсталляция.
