в малинник…
Напрасно Ставра торговле
обучает жена Марина.
Боярин лепечет – умора! —
называет полушку аршином.
И хлещет его по морде
сковородой Марина.
Марина
Не отменна Марина станом.
Невысока, курноса явно.
Но, конечно, не кринкой сметаны
обаяла Марина Бояна.
У Марины очи неистовы,
голубее бабьего лета.
А походка —
увидишь издали
и пойдешь далеко
следом.
Обожает Марина вина.
Пьет с Бояном и спит в чернике.
Только не побежит Марина
за Бояном в родной Чернигов.
Что возьмешь с гусляра Бояна,
продувного, как сито,
разве будешь от песни
пьяной?
Или сытой?
Песня ценится много ниже,
чем на властном заду прыщик.
Никогда не уйдет Марина
от боярских бочонков и пищи.
Последние песни Бояна
«Я всадник. Я воин. Я в поле один…»
Я всадник. Я воин. Я в поле один.
Последний династии вольной орды.
Я всадник. Я воин. Встречаю восход
с повернутым к солнцу веселым виском.
Я всадник. Я воин во все времена.
На левом ремне моем фляга вина.
На левом плече моем дремлет сова,
и древнее стремя звенит.
Но я не военный потомок славян.
Я всадник весенней земли.
«Возвращайся, воин, в дом…»
Возвращайся, воин, в дом,
в дом дрем,
без руля и без колес
дом грез,
истреблен и гнет и трон —
дом дрем,
всё взаправду, всё всерьез,
дом грез.
Возвращайся, воин, к винам,
прекращай обиды битв,
обращайся, воин, к вилам,
обещай баклуши бить,
пригляни себе сутану
семейную…
Прокляни меня, солдат,
за советы.
«И грустить не надо…»
И грустить не надо.
Даже
в самый крайний,
даже
на канатах
играйте, играйте!
Алёнушка,
трудно?
Иванушка,
украли?
Эх, мильонострунно
играйте, играйте!
Или наши игры
оградим оградой?
Или —
или – или!
Играйте, играйте!
Расторгуйте храмы,
алтари разграбьте,
на хоругвях храбро
играйте, играйте!
На парных перинах
предадимся росту!
Так на пепелищах
люди плачут,
поэты – юродствуют.
«Был крыжовник…»
Был крыжовник
больше арбуза,
на мраморной березе
вороны сидели,
вороны сидели,
они целовались,
один ворон черный,
другой ворон белый,
один ворон каркал,
другой кукарекал…
Это в сказке. В жизни
такого не бывает.
В жизни всё иначе,
всё обыкновенно;
был помидор,
маленький, как клюква,
на двух муравьях
две вороны ехали,
две вороны ехали,
в клювах по сабле,
одна ворона белая,
другая не малиновая,
а по небу бегала
ворона в туфельках,
из мраморных жилок
плела паутину…
Это в жизни. В сказке
такого не бывает.
«Догорай, моя лучина, догорай…»
Догорай, моя лучина, догорай!
Все, что было, все, что сплыло, догоняй.
Да цыганки, да кабак, да балаган,
только тройки —
по кисельным берегам.
Только тройки – суета моя, судьба,
а на тройках по три ворона сидят.
Кто он, этот караван и улюлюк?
Эти головы оторваны, старик.
А в отверстиях, где каркал этот клюв,
по фонарику зеленому стоит.
По фонарику – зеленая тоска!
Расскажи мне, диво-девица, рассказ,
как в синицу превратился таракан,
улетел на двух драконах за моря…
Да гуляй, моя последняя тоска,
как и вся больная родина моя!
«Где же наши кони…»
Где же наши кони,
кони вороные?
Где же наши копья,
копья вороненые?
Отстарались кони.
Отстрелялись копья.
Незадаром в роще, бедной и беззвучной,
ходит странный ворон ходуном по сучьям,
ходит и вздыхает,
на лице громадном,
на лице пернатом скорбная гримаса.
Ничего не надо:
ни чужих отечеств,
ни коней, ни копий…
Осенью огромной
с нами наше счастье:
белые одежды,
бедный бор
да ворон,
ворон вороненый.
«И вот опять, и вот – вниманье!..»
И вот опять, и вот – вниманье! —
и вот метели, стражи стужи.
Я понимаю, понимаю
мятущиеся ваши души.
Когда хлеба́ ревут «Мы в теле!»,
я так спокоен, так неспешен:
мои костлявые метели
придут надежно, неизбежно, —
и кто бы как бы ни хотели, —
над всей над повседневной сушей!
Здоро́во, белые метели,
мои соратники по стуже!
«Завидуешь, соратник, моему…»
Завидуешь, соратник, моему
придуманному дому? Да, велик
он, храм химерный моему уму,
хранилище иллюзий – или книг.
Взойди в мой дом, и ты увидишь, как
посмешище – любой людской уют,
там птицы (поднебесная тоска!)
слова полузабытые поют.
Мой дом, увы, – богат и, правда, прост:
богат, как одуванчик, прост, как смерть.
Но вместо девы дивной, райских роз
на ложе брачном шестикрылый зверь.
И не завидуй. Нет у нас, поверь,
ни лавра, ни тернового венца.
