сказали, это семейная традиция. А насколько она старая?
Мне приходится немного подумать.
– Я буду пятым Уолшем, который ее продолжит. Хотя мой зять тоже сделал моей сестре предложение в канун Рождества, так что в результате, наверное, получится пять Уолшей и один Боуман.
Продавщица кладет руку себе на грудь, как будто расчувствовавшись.
– Лучшая история за весь день! И это учитывая парня, который собирается делать предложение во время прыжка с парашютом!
Господи. Надеюсь, этот парень не собирается доставать кольцо прямо во время прыжка, ради его же блага. Эти штуки совсем не дешевые. Я несколько месяцев планировал свои расходы ради этой покупки, но глядя на то, какой миниатюрный предмет ты приобретаешь по такой громадной цене…
Продавщица, кажется, улавливает мои сомнения, и несмотря на то, что я уже оплатил чертово украшение и пришел сюда, только чтобы его забрать, спешит завершить сделку:
– Расскажите мне о ней. Как вы поняли, что она – та самая?
Разумеется, я знаю, о ком она говорит, но на ужасающую долю секунды у меня в сознании всплывает совсем другой образ. Образ первой, «той самой».
Я все понял в тот самый момент, когда впервые увидел ее. Она стояла у дорогого ресторана, держа ногу какого-то незнакомца, как если бы он был лошадью, и соскребала жвачку с его подошвы своей визитной карточкой. Затем она показала пальцем прямо на меня и велела мне достать где-нибудь бобового масла, которое, вероятно, будет называться «арахисовым», чтобы ускорить процесс. И я влюбился.
– Мы познакомились в баре, – говорю я. – Она зашла выпить после работы со своими коллегами, я – со своими. Наши компании сидели рядом. Мы столкнулись локтями, слово за слово…
Умолкаю.
Мне и раньше задавали этот вопрос, но только в этот раз я вдруг понимаю, как скучно звучит мой ответ.
Впрочем, продавщица – мастер в своем деле, поэтому растроганно вздыхает в ответ на мою слабенькую историю.
– Самое лучшее начало! Тихое, прямо посреди повседневной жизни, когда еще даже не понимаешь, что произошло.
Надеюсь, она права. Скорее всего, так и есть, потому что я по себе знаю, что другие встречи, ни капельки не тихие, когда тебе кажется, что ты точно знаешь, что именно с тобой случилось… они оставляют след. И когда начинаются, и когда заканчиваются.
Но если тебе очень, очень повезет, находится кто-то, кому под силу сгладить твои прошлые ошибки, кто-то, кто подождет, пока воспоминания и боль утихнут.
Мне очень, очень повезло.
Я готов начать сначала. Это мой второй шанс.
– Я беру это кольцо.
– Замечательно! – В голосе продавщицы достаточно облегчения, чтобы понять: она беспокоилась, не начну ли я спрашивать, как вернуть деньги за покупку онлайн.
Я тоже беспокоился, пускай только на миг.
Впрочем, мое настроение только улучшается, когда я выхожу обратно на Пятую авеню под звуки Silver Bells. Небо становится того чудесного густого серого цвета, который обещает всем, кто остается в Нью-Йорке на праздники, настоящее снежное Рождество.
Крепко держу пакет с кольцом и шагаю по улице обратно, на ходу принимая маленький стаканчик из «Старбакса» от бариста с подносом. Там больше взбитых сливок, чем кофе, что, признаюсь, меня радует. А вот без перечной мяты я бы обошелся.
Убеждаю себя, что просто разнервничался, только и всего. Завтра вечером я задам любимой женщине самый важный вопрос в моей жизни. Она ответит «да».
И у меня станет на один повод больше любить Рождество.
5. Кэтрин
23 декабря, 11:27
Папы не стало в Рождество.
Не в «рождественское время года» – спасибо, дурацкая Silver Bells[10], – а прямо день в день. Двадцать пятого декабря, девять лет назад.
Умом я знаю, что сама по себе дата не имеет значения. Неужели праздники причиняли бы мне меньше страданий, если бы он ушел двадцать второго? Стало бы это время года менее болезненным, произойди это двадцать шестого? Может, мое сердце было бы не так разбито, умри он в феврале или в июне?
Не думаю.
Если рассуждать логически, то совсем не важно, в какой именно день папа отпустил свою боль и поддался раку.
Но все-таки дата имеет значение. То, что все случилось именно в этот день, кажется особенно жестоким, потому что в декабре воцаряется особое чувство обратного отсчета.
Адвент-календари. Бумажные гирлянды, которые делают дети. Доски у баров, где мелом написано: «Всего шесть дней до Рождества!»
Потому что ничто так не передает атмосферу праздника, как крылышки за пятьдесят центов, видимо.
Это я к чему: целое время года устроено вокруг марша навстречу Рождеству. Для меня это – как часовой механизм на бомбе моей скорби.
Отсчет до дня, когда мне точно станет больнее всего.
Год за годом я убеждаю себя, что на этот раз будет легче, чем в предыдущий. Возможно, это действительно так. Есть какое-то приятное смирение в уверенности от мысли, что если я пережила прошлый год, то и с этим справлюсь.
С такой точки зрения «отсчет», возможно, даже мне на руку. Дает время подготовиться.
В теории, по крайней мере.
На практике – ничто не в силах подготовить меня к волне воспоминаний, накатывающей в Рождество. Как заново прожить те последние, прощальные минуты? Когда папа не смог больше терпеть.
В общем.
Рождество – отстой.
Но знаете, что смешно? Папа обожал Рождество.
Я знаю, что вы скажете: многие любят Рождество. Но папа его действительно обожал. С таким энтузиазмом, на который способны разве что эльф Бадди в исполнении Уилла Феррелла и дети в возрасте до десяти лет. И когда-то давным-давно я любила Рождество, потому что его любил папа – а папа это все, что у меня было.
Я выросла в Форт-Уэйне, в уютном тупичке, который, наверное, был миниатюрным пригородным раем в пятидесятые, когда его только отстроили. Увы, к моменту моего рождения там все уже было слегка потрепано. Деревья неумолимо подгнивали, улицы были все в выбоинах, а краска на большинстве домов облупилась.
Но все равно это было такое местечко, где каждый косил газон и пропалывал клумбы. И, что еще более показательно, если у тебя вдруг не получалось покосить газон из-за двойной смены на работе, твой сосед косил его за тебя. А когда дядюшка этого соседа оказывался в больнице, ты костьми ложился, чтобы вернуть услугу.
– Мы сплоченные, – так папа говорил про наш тупичок. – Заботимся друг о друге.
Уверена, он был прав насчет этого, но я всегда чувствовала себя немножко чужой среди соседей. Лишней в
