ложной памяти. Сто тысяч звуков одновременно терзали слух чудовищной какофонией, а перед глазами мерцали миллионы кадров тогда-то виденного, и нервные пути сбивались, и путали сигналы, забившие все возможные дороги к центрам восприятия, отключающимся один за другим от перегрузки. Я хотел кричать — и не мог. Я хотел прекратить это — и тоже не мог. Оно должно было кончиться само. Скорее бы…
Вечность информационного хаоса продолжалась двести секунд. Затем только что сформировавшееся синтетическое сознание галаксмена железной рукой систематизирующих программ навело во мне порядок. На это ушло целых двенадцать секунд. Потом я встал и посмотрел в зеркало. Тело мне не понравилось. Лицо — тем более. Я решил, что сменю облик при первом же благоприятном случае. Сквозь щели век смотрели холодные, умные не по доброму глаза. Глаза галаксмена. Мои глаза. Жестокие и циничные, безжалостные и бессовестные глаза конструктора — тактика из Академии Интергала, факультет инженерного шпионажа. Матрица наложена на молодого варвара без каких-либо моральных тормозов. Я по-волчьи улыбнулся себе в зеркале. Вот ЭТО очень пришлось по душе!
Я подмигнул себе в зеркале и прошептал:
— Запрет на убийство у них не получился, и на зависимости нас не взяли. Майанское рабство отменяется, — Я нехорошо ухмыльнулся в зеркало своим новым лицом, — А этому телу не привыкать к крови. Психологически почти любой терранин готов много, спокойно и плодотворно убивать.
Между тем мое тело, следуя дежурному центру, имитирующему работу земного мозга, собралось и оказалось на почтамте. Нацарапав на бланке все необходимое для активации сознания Дэвида, я протянул телеграмму и червонец аляповато накрашенной тетке и задумался.
Через некоторое время она раздраженно повторила:
— Девять ДВАДЦАТЬ!
— Опять мелочь вымогают! — автоматически пожаловался дежурный центр, тело, пошаря в кармане, выудило из кармана вожделенный двугривенный. Пока оно этим занималось, я пристально смотрел на тетку. Ментальные протоки обволокли ее, подчинив ее сознание моему. Это оказалось предельно просто. Она внешне стала выглядеть лишь чуть-чуть более сонной, чем была. Проворчала мне: «Нас так не баловали» — и отслюнила сдачу с сотенного билета. Пересчитала, присоединила десятку, все с тем же сонным видом и просунула ком разноцветных бумажек вместе с квитанцией мне, тут же встала, объявив подошедшему усатому кавказцу в кепке: «-У меня технический перерыв. Десять минут».
Горец остался растерянно созерцать удаляющуюся задницу в невозможной расцветки платье. Я же вышел на улицу и ухмыльнулся. Конечно, я поступил неизящно и вообще безнравственно. Только что мне за дело до местной нравственности? И разве было бы нравственнее увеличивать выпрашиваемые у отчима карманные суммы раз в двадцать или тридцать? Я не знал, сколько времени мне суждено провести в этом мире, ну и поэтому пожелал ознакомиться с ним поподробнее.
Выйдя с почты, я повернул к до этого игнорируемому мной заведению. Вооруженный новыми познаниями, я спустя три часа вышел оттуда, карман приятно оттопыривала не очень толстая пачечка крупных кредиток. Игровые автоматы щедро ссудили галаксмена некоторой необходимой суммой на первоначальные расходы.
Теперь настала очередь коммерческого магазина, где тающий от любезности «земляк» одел меня с головы до ног в фирмовое за вполне скромную сумму. А вечер только начался…
Деньги таяли как-то неохотно, несмотря на неплохой темп перемещения по злачным местам. Больше всего мне понравился ресторан «Пекин», где я незаметно оказался после разных там «Варшав» и «Праг». Теоретически я знал, что максимально приятно развлекаться в столицах рушащихся империй, однако Москва что-то не очень блистала в этом смысле. Конечно, кухня в кабаках меня вполне устроила, но это и все. Ленча Рудина, которой я домогался уже около года, соизволила принять мой звонок с приглашением посидеть где-нибудь в приятном месте, как очередную оригинальную шуточку в моем стиле.
Не только среди одноклассников я давно приобрел репутацию хохмилы. И теперь приставшая как банный лист маска клоуна начала играть со мной свои неважные шутки.
— Ну ты даешь, Андерс! Значит, только «Пекин» и никак иначе? — прыснула Ленча, — На какие ж это, интересно, шиши? Взял банк? Так ты сейчас что, там сидишь?
— Ну да, — пробормотал я в трубку, — Столик, все дела. Телефон они к столу принести не смогли, ну я спустился. Вот, от швейцара звоню. Закуска, ну и там другое — прочее… По пропорции и потребности. Тачка дежурит. Тут уютно, но скучновато без такой оторвы, как ты, Ленчик. Бери свой никелированный именной «Калашников», пару магазинов, да приезжай, погудим. Я могу послать за тобой тачку, если ломает до кабака добираться. А банка я не брал. Так, очередной гонорар в фирме получил. Ну, как, четверть часа на сборы — и безумная ночь с Джоном Кейси, агентом без сортирного дабла? Игра слов: двумя нулями в англоязычных странах помечены двери туалетов, номер Джеймса Бонда, как известно, тоже имеет двойной нуль. «Дабл», то есть «двойной» — жаргонный синоним русского «нужник».
Трубка хрипло передала сдавленное хихиканье, потом микрофон явно закрыли ладонью, чтобы сообщить кому-то весь расклад. Но слова «этот придурок опять лапшу вешает» я услышал достаточно отчетливо. И немного расстроился.
Когда она снова ожидающе задышала в телефонном канале, я скучно сказал:
— А я передумал. Но в виде компенсации ты получишь бутылку из моего нынешнего китайского обиталища. Вообще-то я тут жду связного, но скорее всего его уже замели. Таксист привезет. Лысый такой, в замшевом коричневом пиджачке, зовут Рома, не спутаете. Он сегодня меня возит весь вечер. А ты… Думаю, что ты никуда не собираешься. Чай не одна. Так коли будешь дома еще с полчасика, то я скажу ему, куда доставить. Выпейте там за упокой души вашего старого шута Андрея Шугина, резидента Церэу. Потому что когда напиток привезут, то будет самое время. И спасибо за все, Ленок. Меня, кажется, переводят в другую страну, и сегодня я на всякий случай прощаюсь с этой. Мы можем больше никогда не встретиться, поэтому прости мои шуточки и не держи зла. Прощай, я любил тебя. Если уж честно, то больше всего в тебе я любил твой смех.
Послушал растерянное молчание на том конце Москвы, повесил трубку. Послал бутылку коньяка Рудиной, потом вышел из ресторана, огляделся.
Настроение совсем испортилось. Недалеко вертелась привлеченная крутым прикидом малолетка. Я взглянул на нее, усмехнулся — «почему бы нет?»
Поманил пальцем:
— Свободна? В кабак хочешь? Как тебя звать?
— Таня, — подняла она на меня темные малороссийские глаза, — Но меня не пустят. Я пробовала. Говорят, «маленькая еще». А ты кто такой?
Малолетка выжидательно заглянула в глаза. Я вздохнул. Нет, в «Пекин» мне уже не хотелось. Мы стояли,