образ, сложившийся в воображении. Когда ветер разогнал облака, и из нижнего города, на фоне чистого неба, я увидел эту огромную крепость с зубчатыми стенами, неприступную, ощетинившуюся башнями, над которыми возвышались замок и базилика, у меня перехватило дыхание. Передо мной на холме стоял нетронутый средневековый город.
Во Франции можно найти множество фрагментов старинных городов, старых разрушенных замков, ворота с подъемными мостами, сохранившиеся в современных городах, древние церкви — у нас есть все. Но повсюду приходится прибегать к помощи воображения, чтобы восстановить стены, заполнить провалы, стереть неоновые вывески, диссонирующие с окружающей обстановкой. Город-крепость Каркассон не изуродован (до сегодняшнего дня) ничем. Забудь о существующем мире, всяк сюда входящий, здесь ты обретешь совершенно другой мир.
Я прекрасно знаю, что пуристы высказывали недовольство Виолле-ле-Дюком[58] восстановившим город. Они ставили ему в упрек отреставрированные стены, слишком ровные зубцы, крыши, покрытые не соответствующим времени шифером. Строго говоря, я могу предъявить ему одну претензию: шифер. А что было делать? Разве старые балки могли выдержать покрытие из каменных плит? Разве нужно было оставить Каркассон на милость разрушителей, чтобы они растащили его по камешку? Руины, зарастающие плющом и кустарником, вначале выглядят романтично; однако в конце концов они исчезают. Не будь Виолле-ле-Дюка, вполне вероятно, я так никогда и не увидел бы Каркассона.
А это было бы очень обидно. Красота этих двойных крепостных стен, заросших травой эспланад между ними, дозорного пути между зубцами — это всего лишь одна из достопримечательностей замка. Здесь историки и военные могут на великолепном примере понять, какую роль играли укрепления в Средние века, потом поразмышлять над тем, как менялась эта роль на протяжении столетий вплоть до нашего времени, и увидеть, что требования к ним, пусть и в несколько ином аспекте, не изменились.
Место для крепости не выбирают; его определяет природа. Холм, на котором построена крепость, господствует над большой естественной котловиной, тянущейся от Атлантического океана до Средиземного моря. Откуда бы ни пришел завоеватель — из Испании, из Франции, из Италии или Тулузы, — он не мог без опаски оставить у себя за спиной эту непобедимую крепость. И поэтому все — вестготы, франкские короли, арабы, виконты-феодалы, крестоносцы Симона де Монфора[59], короли Франции — по очереди либо укрепляли ее, либо пытались ею завладеть.
Для этого использовались все тонкости военного искусства. Чтобы захватить цитадель, требовалось взять штурмом два ряда стен, а потом замок, последний оплот обороны. Система огня защитников крепости, воссозданная хранителем Пьером Амбри, была поистине устрашающей. Через бойницы лучники осыпали откосы градом стрел. Благодаря выдвинутым вперед башням, барбаканам, укрепленным воротам, «мертвых зон», в которых можно было укрыться от огня, не осталось. Галереи с навесными бойницами позволяли уничтожить тех, кто чудом сумел преодолеть пространство, обстреливаемое метательными снарядами.
И, тем не менее, с помощью камнеметов, таранов, поджогов, подкопов, а позже — с помощью пушек нападавшим иногда удавалось пробить брешь в обороне. Тогда, чтобы справиться с врагом, в ход пускались бесконечные хитрости.
Защитники замка, словно нарочно, позволяли врагу найти слабые места в обороне. И враг, попав в эту ловушку, действительно проникал в замок, но там он оказывался у подножья лестницы-тупика, которая никуда не вела, простреливалась со всех сторон, и на которую лились потоки кипящей смолы. Вечные военные уловки, старые как мир, и при этом всегда удачные.
Всегда? Нет, ведь крепость Каркассон не единожды бывала захвачена неприятелем. Конечно, это случалось еще до того, как Людовик Святой и Филипп Храбрый[60] обнесли ее двойными стенами. В 1355 году Черный принц[61] довольствовался тем, что поджег нижний город, но не отважился атаковать замок. Следующие три века стали для Каркассона периодом счастья и покоя. После присоединения Русильона к Франции он перестал быть своеобразным «предмостным укреплением». Крепость превратилась в почетный гарнизон. На эспланаде построили дома. В замке разместились казармы.
Глядя с вершины этого некогда неприступного утеса на красивые башни с вертикальными прорезями, из которых больше не вылетят смертоносные стрелы, я думаю о том, что произошло дальше: противостояние метательных снарядов и доспехов; пушки, разрушающие любые стены; броня, которую вначале не может пробить ни одна пушка, но которая вскоре тоже становится уязвимой; самолеты, пролетающие над самыми высокими крепостями, словно насмехаясь над ними; противовоздушная артиллерия и радары, следящие за самолетами и наводящие снаряды. Мы ушли далеко от зубчатых башен, но принципы войны не изменились. По-прежнему все дело в том, чтобы, как говорил Наполеон, оказаться сильнее всех в выбранном месте.
А завтра? Уже сегодня в мире существуют только две крепости, одна на востоке, другая на западе. Их тараны и бомбарды — это пусковые площадки. Их часовые — это невидимые лучи, проходящие через Северный полюс. И в той и в другой, как некогда в Каркассоне, копают подземелья, чтобы прятать в них гражданское население и запасы продовольствия. Запасов соленой свинины в Каркассоне хватило бы на шесть месяцев. В наши дни осада шесть месяцев не продлится. Мы можем надеяться на то, что наши «города-крепости», одинаковые по силе, нейтрализуют друг друга, и войны миров не будет.
Вот о чем я размышляю в то время, как два ветра долины Оды, серс[62] и влажный ветер со Средиземного моря, сталкиваются, порождая страшные завихрения над дозорным путем, а дети катаются на роликах по тысячелетним плитам вокруг старых колодцев.
Периге[63]
Эта провинция вызывает у меня искреннюю и глубокую симпатию. Она далеко не самая богатая во Франции; промышленность здесь не так развита, как во Фландрии или в Лотарингии. Ее виноградники уступают славой виноградникам Жиронды, пейзажи куда скромнее пейзажей Оверни. Но, как мне кажется, в ней отражена самая сущность нашей страны. Эти долины, обсаженные тополями, окаймленные скалами и холмами, на которых высятся прекрасные замки; эти древние деревушки со старыми укрепленными церквями, с крышами из римской черепицы; эти маленькие городки, где еще можно увидеть особняки эпохи Возрождения, — здесь во всем чувствуется чисто французское изящество. Даже сама красота осталась какой-то по-деревенски сочной.
В наших широтах люди впервые стали селиться именно в этой местности. В долине более бурной, чем Дордонь, реки Везер, в которой вода кажется черной, скалы испещрены бесчисленными дырами: некогда они служили входами в жилища. Отвесные склоны защищали первые человеческие семьи, обитавшие в них, от диких зверей. Поныне там находят тысячи орудий труда, охотничьи и боевые стрелы и даже примитивные светильники, при свете которых эти люди с удивительным мастерством расписывали стены
