В «Вопросах Депутатов к премьер-министру» на следующий день после того, как первое судно с вьетнамцами, приплывшее в Гонконг, посреди ночи отослали обратно в Ханой, мистер Киннок предпринял двухвопросную атаку, умышленно прибегнув к сравнению с насильственной репатриацией Британией казаков, которых в 1945 году обрекли на смерть в сталинских лагерях. Разве это не тот случай, спросил мистер Киннок, когда премьер-министр в данной ситуации был единственным человеком, который не мог сказать, что она «просто подчинилась приказам» в вопросе о репатриации вьетнамцев — по той самой причине, что она сама была «той, кто отдает приказания»? Хамоватое заявленьице; но Вся Консервативная Партия не соблаговолила и бровью повести даже и на эту клеветническую лабуду насчет военных преступлений. «Высказывания досточтимого джентльмена, — царственно ответствовала она, — ничтожны и чепуха». «Ничтожны и чепуха»: небезупречная деликатность и неабсолютное следование правилам грамматики едва ли навредят ей в глазах электората. Если Палата общин, с ее беспрестанным фоновым шумом, с ее школьнической строптивостью, с ее преобладанием мужчин и невысоким уровнем остроумия, часто больше всего напоминает столовку в приготовительном отделении частной школы-интерната, то миссис Тэтчер здесь отведена роль Надзирательницы. Это она присматривает за обедами и разносит рыбий жир; и когда Киннок-младший обвиняет ее в самых чудовищных на свете преступлениях, она просто слегка хмурит брови, словно ему опять, видите ли, не понравился ее заварной крем к пудингу. Потому как она перевидала на своем веку множество поколений мальчиков — бывали здесь паиньки и тихони, бывали огольцы и сущие троглодиты, но она-то знает, что все они, придет время, будут вспоминать ее легендарную строгость с нежностью. Также ей знакомо сочинение мистера Хилэра Бэллока, да и остальные, она знает, помнят это двустишие:
Детей держи в ежовых рукавицах,
Воздастся за труды сторицей.
Очень кстати «Депутат-ТВ» запустили ровно в тот момент, когда в более традиционных лондонских театрах открылся сезон рождественских пантомим. К обоим этим почтенным развлекательным жанрам относятся с сентиментальным уважением; оба регулярно прибегают к старейшим из сюжетов, в перерыве обновляя свои кадры; в обоих есть нечто инфантильное. Но тогда как Мать Парламентов может в некотором роде похвастать своей экспортируемостью, пантомима прочно остается локальным развлечением. Англичанам удалось экспортировать несколько удивительных вещей — крикет, мармелад, юмор Бенни Хилла, — но они так и не преуспели в том, чтобы сбагрить еще кому-нибудь свои новогодние пантомимы.
Исторические корни пантомимы лежат в арлекинаде, которая затем подверглась перекрестному опылению викторианским мюзик-холлом. В сущности, она состоит из сказки — истории Золушки, Матушки Гусыни, Ападдина, Дика Уиттингтона[10], - которая, не сбиваясь с традиционной повествовательной линии, постоянно обновляется злободневными отсылками, часто сатирического свойства. Главные ее изводы — фарс и мелодрама, с большими брешами, зарезервированными для сверхъестественного и сентиментального; она обращается разом и к детям, которые реагируют на неожиданные перипетии сюжета с потрясающей непосредственностью, и к сопровождающим их родителям, которых улещивают пикантными двусмысленностями, по идее через головы их отпрысков. Пантомима включает в себя два элемента, обладающих для британца исключительной привлекательностью: переодевание (главного мальчика часто играет девочка, а Даму Пантомимы — мужчина средних лет) и комические животные (которые тоже не то чтобы сами себя играют). Здесь сохраняется, пусть в разжиженной форме, мировоззрение, согласно которому Британия правит морями, и иностранцы здесь появляются в комических сценах на вторых ролях. Наконец, пантомима кичится своей всеядностью по части отношений с современной культурой — в любой момент на сцену запросто может ворваться какой-нибудь двухминутный телевизионный культ, на который родители только что подсели. Персонаж в костюме Дарта Вейдера распихивает телевизионных фокусников, старорежимный имперский расизм пробивается сквозь шуточки про ирландцев, и вся эта свистопляска уколбашивается с участием аудитории и пением хором: и уж туг кто халтурит, из того дух вон. Надо полагать — по здравому размышлению — не больно-то удивительно, что пантомима не особо популярна в других странах.
Это всегда был обветшалый, простонародный жанр: что в рот, то и спасибо. Родители, которые через много лет после того, как сами были детьми, вновь оказываются на своей первой пантомиме, как правило, сокрушаются о вырождении этого старинного популярного британского жанра, но правда состоит в том, что пантомима всегда была деградировавшей — в смысле пестрой, эклектичной, вульгарной, злободневной и местечковой. В самом ли деле одна пантомима «лучше», чем какая-нибудь другая, взрослому человеку определить практически невозможно. Наверно, тут важнее, что пантомима — обычно первое знакомство ребенка с театром и что очарование утопающих в темноте галерей, бархатного занавеса и мороженого в антракте, похоже, не уменьшается, да и как оно может уменьшиться. Удивительное дело, но пантомима не вызывает у детей отвращения к театру на всю жизнь.
В этом году было из чего выбирать — даже еще больше, чем обычно. Все что угодно: современные пантомимы, ретропантомимы, Зеленые пантомимы и даже (наверно, ничего странного, учитывая сексуальную двусмысленность жанра) лесбийская пантомима — «Снежная Королева: Рождественская сказка». Что касается кадровой политики, то жанр всегда рекрутировал личный состав из самых разных слоев исполнителей: вышедшие в тираж поп-звезды, телевизионные комики, юные дарования, лица среднего возраста, некогда прописанные по ведомству юных дарований, дошедшие до ручки и закаленные неудачами служители Мельпомены, которых раз в год на полтора месяца отрывают от пенсионных утех — пусть «повыбьют пыль из подмостков» и прокомпостируют мозги новому поколению юных дарований про романтику театральных белил, а еще сборная солянка из посторонних лиц, которые достаточно знамениты в своих областях, чтобы осуществить переход в театр, несмотря на вызывающий опасения дефицит сценического дарования. Эта последняя категория отражает природу современной славы и сама по себе является формой кросс-дрессинга: если вам аплодируют в одной сфере, то с распростертыми объятиями принимают и в другой, где у вас в силу самой природы вашего таланта нет профессиональных интересов. К примеру, в этом году в пантомиме засветились трое телевизионных дикторов — в Лондоне, Стивенэйдже и Торки. Рассел Грант, сфероидальный астролог, сделавший себе имя выступлениями в передаче «С добрым утром!», клоунскими свитерами и неприкрытой голубизной, выступил в главной роли в «Робинзоне Крузо» в Кардиффе. Эдди Кидц, мотоциклист-трюкач, перемахнувший через кучу лондонских автобусов и по ходу дела переломавший себе чуть ли не столько же конечностей, явился не запылился в «Дике Уиттингтоне» в Дептфорде. Но подлинным новшеством были кулачные пантомимы. В Рединге можно было увидеть Барри МакГигана, экс-чемпиона мира в полулегком весе, дебютировавшего в театре в «Белоснежке» — тогда как саму Белоснежку, странным образом очень сноровисто — в пантомиме такое случается нечасто, играла Линда Лусарди, одна из самых любимых топлесс-моделей страны. В лондонском гвозде сезона, «Аладдине», также блистал боксер, бывший обладатель звания чемпиона Британии в тяжелом весе Фрэнк Бруно.
