весьма важным делам. Дела эти, как видно, были не только важными, но и конфиденциальными. Покинув вокзал пешком, Борштейн смешался с людским потоком и, брезгливо поморщившись, залез в вагончик электрического трамвая. Поколесив по городу, Арнольд Карлович вышел на Александрплац и уверенной походкой направился к одному из окружающих площадь зданий помпезного вида, увешанному многочисленными вывесками всевозможных магазинов и контор.
Поднявшись по широкой лестнице с мраморными ступенями на второй этаж, Борштейн открыл дверь, рядом с которой имелась полированная медная табличка с надписью Deutsche Anwaltsverein. Fritz Krause Rechtsanwalt und Notar[1], и оказался в приемной, обставленной с простоватой роскошью: диваны и кресла с гнутыми ножками и бархатной обивкой, ковер на полу и китайские вазы, расставленные по углам.
— Добрый день, фрау Мюллер, — поздоровался Арнольд Карлович со строгого вида женщиной солидных лет и монументальной наружности, сидящей за столиком рядом с дверью, ведущей в кабинет, склонив голову над какими-то бумагами.
— Добрый день, герр Борштейн, — отозвалась та, не меняя позы. — Прошу вас в кабинет…
Кабинет адвоката резко контрастировал с роскошным убранством приемной и удивлял посетителей почти что аскетичной простотой: дубовый стол, стулья с высокими спинками, уходящие под потолок шкафы с папками и фолиантами книг за стеклом, портрет Кайзера в деревянной раме — вся обстановка отличалась добротной незамысловатостью. Единственным украшением, которое можно было увидеть в кабинете, был великолепный письменный набор из малахита, стоящий на столе.
Сам адвокат — герр Фриц Краузе — производил странное впечатление. Щуплый лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, невысокого роста, с пухлым лицом и близко посаженными глазами внешне напоминал скорее конторского служащего в банке средней руки, но его речь, манера разговаривать, жесты и острый, проницательный взгляд выдавали в нем человека, который привык отдавать распоряжения, а отнюдь не выполнять их. Впрочем, на адвоката и тем более на нотариуса он тоже нисколько не походил.
Прежде чем войти в кабинет, Арнольд Карлович невольно замешкался и несколько секунд переминался с ноги на ногу перед дверью. Удивительное дело, но обладающий резким и даже вздорным характером банкир испытывал необъяснимую робость перед герром Краузе, хотя при встречах с крупными коммерсантами и высокопоставленными чиновниками, такими, скажем, как граф Витте, он не испытывал ничего подобного. Мало того, попав в кабинет, крупный банкир и известный предприниматель Борштейн поздоровался с берлинским адвокатом как со старым знакомым, но в то же время с некоторым почтением, что для не считающего необходимым церемониться в общении с людьми Арнольда Карловича было совсем уж необычно.
— Как наши дела? — спросил хозяин кабинета.
— Как нельзя лучше, — с самодовольной и одновременно несколько заискивающей улыбкой сообщил Арнольд Карлович. — Мой протеже все-таки отправился в Портсмут, имея в кармане пару приличных аргументов, для того чтобы заключить мир.
— Вы думаете, русской делегации удастся найти общий язык с японцами? — без видимого интереса спросил Краузе.
— Располагая сотней миллионов американских долларов, можно выйти победителем из любой войны, даже вдрызг проигранной, — иронично прищурив один глаз, ответил Борштейн.
— Удивляюсь, как вам удалось уговорить американцев раскошелиться, да еще на такую сумму… — без всякого, впрочем, удивления заметил Краузе.
— Мне и самому пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы Россия могла выкупить своих военных из японского плена. Ну да ничего… Я не внакладе, да и американцы тоже.
— Вы полагаете, что эти деньги вернутся?
— О чем вы, Фриц?! — ирония в голосе Борштейна достигла максимума. — Вы не знаете, что такое иметь дело с русскими. Секретные договоры займа… на основании личных договоренностей… Про эти деньги можно забыть!
— Но ведь вы говорили, что займы будут выданы под векселя русского Правительства, которые, если что, можно потом предъявить к оплате.
— Скажу вам между нами, дорогой герр Краузе. Векселя-то выписаны, но кто о них знает?.. Пару человек, один из которых — русский царь… И если кто-то вдруг осмелится предъявить к оплате хоть один из этих векселей, то всплывет подоплека секретных займов и случится большой скандал… А кому это надо? Лично я не рискнул бы пойти на такую авантюру…
— Тогда в чем же профит?
— Похоже, что для американцев мир на Дальнем Востоке стоит гораздо больше, чем те деньги, которые они обещали русским.
— А для вас?
— У меня другой интерес…
— Понятно, — кивнул Краузе. — Вы получите хорошие концессии на строительство железных дорог.
— Что железные дороги? — презрительно скривился Борштейн. — Это так — мелочи. Я получу от царя все что захочу! Тем более что моего старого знакомого Витте, после успешного заключения им мира, ждет хорошая карьера…
— Смотрите, Арнольд, — предостерег Краузе, — монаршая милость, особенно в России, вещь ненадежная, да и успешные карьеры чиновников в этой стране имеют свойство внезапно заканчиваться… Вам ли этого не знать?
— Знаю, конечно, — кивнул Арнольд Карлович, — но я кое-что предпринял… — Борштейн замолчал, а Фриц Краузе впервые за время разговора посмотрел на собеседника с явным интересом, ожидая продолжения. — В обеспечение займов я получил залоговые расписки на украшения семьи Романовых.
— Неужели вы собираетесь забрать украшения, принадлежащие царской фамилии?!
— Помилуйте! Разве я похож на слабоумного? Эти расписки — моя индульгенция на все случаи жизни.
Краузе замолчал, что-то прикидывая в уме.
— Вы же знаете, господин Борштейн, — сказал он после довольно продолжительной паузы, — что именно я являюсь доверенным лицом всех участников этой финансовой операции…
— Конечно, Фриц, — поспешил заверить адвоката Арнольд Карлович. — Вы назначены Арбитром. У вас непререкаемый авторитет, поэтому-то я и явился к вам сюда, как только вся цепочка сомкнулась…
— Так вот, Арнольд, — продолжил Краузе, — я прямо скажу… То, как вы устроили эту сделку, мне откровенно не нравится… Я понимаю, что в России дела ведутся иным образом, чем, скажем, в Европе, но то, что вы мне рассказываете, выглядит более чем сомнительным… Иными словами, я опасаюсь, что через десять лет, когда наступит срок погашения займов, мои берлинские друзья и американские партнеры могут не получить назад свои деньги…
— Но иначе ничего бы не вышло… Все построено на личных связях… — прервал собеседника Борштейн.
— Позвольте мне закончить, — поморщился адвокат. — Единственной гарантией возврата займов являются царские драгоценности, и, что бы вы ни говорили, возможность их получения вместо денег нельзя исключать… А потому, — Краузе вытащил из ящика стола лист
