жила с отцом, я понимаю, что мне хотелось бы иметь достаточно времени для того, чтобы как следует узнать папу со всех его чарующих сторон. Сейчас я вспоминаю о нем с огромной грустью, и воспоминания роятся в моей памяти. Я понимаю и принимаю тот факт, что мне довелось иметь необычного отца. Это был человек блестящего, глубокого и загадочного ума, большой ученый, словом, незаурядный человек. Среди его вклада в науку было и такое открытие — как использовать в медицинских целях «астекин», наркотик, который попросил у него лечащий врач Сталина, отвечавший за его здоровье. По словам этого врача, «астекин» помог ему продлить жизнь Сталина. Отец работал при Правительстве в качестве национального советника по научным вопросам. Но самым главным для нашей семьи было то, что папа вместе с группой солидных ученых из разных областей науки исследовал накидку с нерукотворным образом почитаемой всеми мексиканцами и католиками всего мира Святой Девы Марии Гваделупской, которая находится в базилике Девы Гваделупе, что на вершине холма Тепейак в городе Мехико, и дал по этому поводу заключение. Папа держал святыню в своих руках и анализировал с научной точки зрения каждое микроволоконце ткани. Его открытие заставило многих открыть рот, потому что волокна ткани были живыми, без каких-либо следов краски. К этому выводу отец пришел вместе со своим коллегой Роберто Паласиосом Бермудесом. В 1976 году ими была опубликована статья «Запечатление человеческой фигуры в глазах Святой Девы Марии Гваделупской»[10]. Результаты этих исследований были отправлены в Ватикан. С девятнадцати лет папа работал лаборантом-исследователем в Национальном автономном университете Мексики. Гарвардский университет, Бостон, присвоил ему звание почетного доктора в области органической химии. Многие весьма известные и влиятельные организации присвоили ему звание эксперта-криминалиста. В их числе и ФБР, и Ассоциация криминалистов Мексики, и Научно-исследовательское бюро криминалистики Иллинойса, и Полицейская Академия Вашингтона. Будучи совсем молодым, он прочел серию лекций в Гарварде, а британская энциклопедия в одном из своих изданий посвятила ему целую страницу.
Если мое детство и было трудным, то детство моего отца было еще труднее. Мой дедушка Деметрио Соди Герге был выдающимся адвокатом Мексики. Одним из наиболее нашумевших его дел была защита Леона Тораля, убийцы генерала Обрегона, являющегося в то время президентом Мексики (годы правления 1920–1924), прозванного «одноруким», поскольку у него не было правой руки. Леону Торалю удалось убедить депутатов, находившихся на обеде в честь Обрегона, в том, что он — замечательный карикатурист. Обед состоялся в ресторане «Бомбилья», который находился в квартале Сан Анхель на юге столицы. Оказавшись рядом с генералом, Тораль выхватил пистолет и выстрелил в него несколько раз. Обрегон был убит на месте.
Мой дедушка был назначен государственным защитником Тораля. Его мнение было очень интересным. Он утверждал, что результаты вскрытия генерала Обрегона были неполными, а также были найдены пули разного калибра, летевшие по разным траекториям. Насколько я понимаю, в настоящее время мексиканский историк Риус Фасиус заново рассмотрел медицинский отчет вскрытия тела генерала, напрямую указывающий на то, чего придерживался дедушка. Отец рассказывал моим сестрам, как возле нашего дома собирались «обрегонисты» и громко кричали: «Смерть Соди! Смерть защитнику Тораля!» В то время папе было всего десять лет, но он очень отчетливо запомнил это.
Папа был самым младшим из семи детей. Остальные умерли в младенчестве. Воспитывался он в большой строгости. От него требовали неукоснительного исполнения своих обязанностей и крепких знаний. Он вырос в типичной семье из высшего общества, в котором над чувствами преобладали образование и манеры. Во многом это превратило его в тяжелого по характеру человека, и это проявлялось во многих аспектах жизни. Сейчас я понимаю, что, фактически, моя тесная связь с отцом была отражением его собственного детства — в ней было больше обучения, чем теплоты. Сейчас я знаю, что нашей точкой соприкосновения был живущий в нем ребенок, ребенок, у которого никогда не было детства.
Дом «семейки Адамс»
Папа построил дом, если можно так выразиться, в эклектичном стиле. Украшения дома были весьма многогранны, в них отображалась целая гамма совершенно различных культур. Пожалуй, его можно было бы охарактеризовать как дом «семейки Адамс» не потому, что наша семья была столь же экстравагантна, как Адамсы, а потому, что ничего в доме не имело определенного стиля. Стены дома были сложены из розового кирпича. В какой-то момент отец перекрасил их в темный голубовато-коричневый цвет. По стенам были развешаны дипломы и этажерки, содержащие большую коллекцию миниатюр. Одна из уменьшенных голов, которую мы ласково называли «поросеночек», висела на колонне в гостиной. Были и часы-кукушка с птичкой, выскакивающей, чтобы прокуковать время, и несколькими маленькими дверцами, из которых, как из домика Джепетто из всем известной сказки про Пиноккио, выходили крошечные персонажи с разными музыкальными инструментами. На одной стене ты мог найти распятие, а на другой скульптурную маску гаргульи, смотревшей в сторону лестницы. На самом деле мне не нравилось постоянно видеть маску, потому что мне казалось, будто ее глаза следят за мной. Разумеется, у меня было сильно развитое и весьма буйное воображение! Живя в окружении Плакальщицы, являющейся к нам по ночам, миниатюрных голов и эксцентричности моего увлеченного наукой отца, я развила необузданное сверх всякой меры воображение. Конечно, не многие понимали мои выдумки, но в целом, благодаря им мне удается добиваться чудесных результатов.
В моем доме на самом деле чувствовалась необычная энергетика. Полагаю, что она была настолько сильна, что именно там я начала искать ее в себе самой, из-за чего развила быстрый и эффективный способ глубокого самоанализа, своего рода защиту. Именно там я начала разговаривать с Богом, прося его защитить меня, чтобы уверенно чувствовать себя в его славном и чудесном обществе, оставляя снаружи все фантасмагории. Я убеждена в том, что этот дом был построен в энергетически сильной точке. Впрочем, возможно, здесь и впрямь когда-то было кладбище, потому что женщина в черном решительно была духом какой-то умершей женщины, которая, вероятней всего, оплакивала потерянного ею ребенка.
Собственно говоря, дело было не только в Плакальщице. Если где-то около пяти вечера ты хотел пойти отдохнуть в комнате моих сестер, то внезапно чувствовал чье-то присутствие. Неизвестный укладывался на тебя сверху, и ты не мог ни пошевелиться, ни закричать, ни позвать на помощь до тех пор, пока
