совсем случайно, когда они попали под густой снегопад. Хлопья были огромные, казалось – в половину ладошки, падали медленно и нерешительно, будто сомневаясь – вдруг перепутали время года. Левон поймал одну такую снежинку на варежку и, полюбовавшись ею, пустил кружиться дальше. А потом посмотрел вверх и выдохнул: «Воздух такой один!»
– Одинокий, – поправила Астхик, тоже посмотрев вверх.
– Одинокий?
– Ну, ты сказал – воздух такой один! Правильнее одинокий, разве нет?
– А! Я имел в виду не одиночество, а цифру «один». Единицу. Она белая, как и воздух, когда падает снег. Слушай, тут такое дело…
И Левон рассказал ей о своей синестезии. Она слушала, приоткрыв от удивления рот. Дослушав, решила сострить, чтобы скрыть свое замешательство:
– У вас в семье все необычные? Может, вы все – инопланетяне?
Левон захихикал:
– Ага. Особенно бабо Софа!
Астхик, расположившись напротив Гево, наблюдала за тем, как он, совершенно не уставая от однообразия своего занятия, собирает пирамидку или играет в гальку. Иногда он умудрялся совмещать два своих любимых занятия: складывал камешки в форме своей деревянной пирамидки, в строгом соответствии с цветом и очередностью колец. Однажды Левон, устроившись рядом, выложил свою пирамидку, где в самом низу располагался ряд из десяти оранжевых камешков, далее по убывающей следовали остальные цвета. На самом верху одиноко лежал белый камешек.
Гево, изучив пирамидку, обиженно закряхтел.
– Что не так? – переполошился Левон и собрался было уже сгрести гальку, но брат его опередил. Ненадолго зависнув рукой над его пирамидкой, он провел пальцами между синим и коричневым рядами, разделяя их.
Левон чуть не поперхнулся. Волнуясь и торопясь, он сложил камушки таким образом, как показал ему старший брат. Теперь пирамидка выглядела так, будто ее разрезали ножницами, отделив низ от верха. Гево, изучив ее, одобрительно загулил и вернулся к своему занятию. Возликовав, Левон
побежал рассказывать родным о случившемся, Астхик же решила сверить узор его пирамидки с таблицей-напоминалкой,
которая висела на стене. Синий – восемь, коричневый – шесть. Между ними – пустота, седьмой ряд отсутствует…
– Я же говорил, я же говорил, что семерка бесцветная! Гево это чувствует, Гево это тоже знает!!! – подпрыгивал нетерпеливо Левон, подталкивая в спину всполошенных деда с бабушкой.
– Чудны дела твои, господи! – развел руками дед, изучив пирамидку и наконец-то сообразив, что именно ему пытался втолковать внук. Бабо Софа, расцеловав Левона в обе щеки и отправив воздушный поцелуй Гево, на радостях принялась за песочное тесто. «Будут вам миндальные рогалики к ча-а-аю!» – напевала она, рубя холодное сливочное масло острым ножом.
– Может, к кофе с молоком? – хитро прищурился Левон.
– Не наглей! Вчера пил!
Астхик захихикала.
– Надеяться на чудо, конечно, бессмысленно, мы не в том положении, чтобы тешить себя наивными иллюзиями. Но по крайней мере теперь есть какие-то зацепки, которые позволят вам, в первую очередь полагаясь на чутье Левона, попасть в эмоциональную волну его брата, – объяснил недавно доктор.
Семья Левона изо всех сил притворялась, что не верит в чудеса. Но Астхик знала, что это не так. Даже самое незначительное, самое крохотное изменение в поведении Гево воспринималось его родными предвестником чего-то большого, обнадеживающего, прекрасного. Астхик их понимала. Она сама очень хотела, чтобы случилось несколько чудес. Чтобы папу выпустили раньше. Чтобы тетка полюбила маму. И чтобы нашелся новый дом, с большим яблоневым садом, где круглый год будут расти незрелые яблоки и где они счастливо будут жить всей своей семьей.
Лев Усыскин
Город дышит
Попытка святочного рассказа
– Не надо больше. Слышишь, Тема, – не надо. Это уже театр какой-то – я не хочу так. Зачем портить то, что было, у каждого своя жизнь теперь, правда. Видишь ли, мне теперь неинтересно все это… Ну, как бы тебе объяснить? Ну, неинтересно, и все тут. Считай, что меня нет, так будет лучше, ей-богу. Договорились? Прости, мне пора собираться, пока. Нет, не надо звонить, я же сказала… Ну, Тема, ну ты как маленький. Все, прощай.
На площадке четвертого этажа кто-то вывернул лампочку – синий промозглый полумрак охватил его тотчас же, едва лишь золотистый прямоугольник дверного проема сузился за спиной, сперва – в щель, а затем и исчез вовсе. Артем поправил воротник, нащупал в кармане куртки недисциплинированную россыпь мелочи, порывшись в ней двумя пальцами, отыскал ключи, провел указательным пальцем по неровной латунной бородке и после этого, кажется, успокоился совсем.
«Все путем, господа – бабы приходят и уходят, мироздание вечно».
Он пошел вниз пешком, шаркая подошвами о ступеньки, – пахло мусоропроводом, кошками, усталой отрыжкой коммунальных квартир, как только и может пахнуть в наших старых подъездах зимой – и лишь на изломе лестничного пролета между вторым и первым этажами мелькнул на миг нездешним покоем таинственный запах хвои. Кто-то уже выбросил отслужившую срок новогоднюю елку…
Эфемерный январский денек еще жил во всю прыть своих молочных полусумерек – канун Рождества зиял пустотой улиц, колючим, порывистым ветром и почти что полным отсутствием снега. Город высился под невидимым с тротуаров небом каменным серо-коричневым истуканом и словно бы ждал непонятно чего: прощения ли, погибели или, быть может, просто задорной музыки нетрезвого духового оркестра, расхлябанным маршем обходящего переулки…
На улице Артем достал сигаретку (осталось пять или шесть штук, с утра большой расход – нервы), понюхал ее и, наконец решившись закурить, принялся ощупывать себя в поисках запропастившихся спичек. Однако поверхностный досмотр результата не дал – Артем хмыкнул, остановился и начал исследовать содержимое карманов планомерно, один за другим – джинсы, джинсы сзади, куртка, куртка верхние, куртка внутри слева – и тут только вспомнил, предельно отчетливо, как вертел в руках злополучный коробок, препираясь с Зоей на кухне – подбрасывал его вверх, вращал, зажав в углах большим и указательным пальцами, – и, наконец, с шумом прихлопнув ладонью левой руки, отшвырнул на стол…
Порывы ветра превращали улицу в подобие некоего музыкального инструмента – расщепляясь клапанами подворотен, воздушные струи врывались в колодцы дворов, порождая всякий раз какой-то особенный свист. Когда ветер смолкал, становилось тихо, как в фильмах Антониони – лишь звуки собственных шагов, чуть усиливаясь при отражении от штукатуренных стен домов, достигали слуха, словно бы отторгнутые негостеприимным пространством.
Все-таки хотелось курить, Артем продернул тоскливым взглядом пустую улицу, еще раз убедившись в том, в чем и так был вполне уверен: стрельнуть огоньку было решительно не у кого. В соседней подворотне девочки шести-семи лет выгуливали щенка таксы, не спуская его, однако, с короткого поводка, отчего тот все время норовил встать на задние лапы. По четной стороне – два припаркованных vis-a-vis автомобиля неопределенного цвета, годящиеся, очевидно, Артему в дедушки, – вот все, что напоминало о присутствии людей во Вселенной. «Дойти, что ли, до Владимирского, там киоски работают?» – подумал Артем и тут вдруг увидел человека, совсем близко, на