жилке у отца Евфимия; а, может, наоборот, прочитал, но как раз из-за этой детали и отверг роман?! Я склонился к нему; в его взгляде я впервые увидел испуг, как будто он разговаривал с сумасшедшим, и, будто желая подтвердить его страхи, спросил:
— Вы верите в параллельные реальности?
Он смотрел на меня, открыв рот и продолжая сжимать и разжимать левую ладонь; про компьютер он уже и думать забыл. Я не унимался:
— Например, что сейчас, в настоящий момент, вы живёте ещё и в девятом веке, причём там вы какой-то священник. И предположим, здесь и сейчас вы умрёте, а там продолжите жить, не зная, что здесь умерли, то есть, вы, по сути, бессмертны. И вы никогда этого не узнаете, потому что, когда вы умрёте и там, вы сразу же переселитесь в какое-то третье, четвёртое существование. Вот оно: параллельные вселенные, все времена существуют одновременно, вы умираете в одном, но продолжаете жить в другом.
Тут, к моему великому неудовольствию, он наклонился ко мне, входя в мою самую интимную зону вокруг лица, предназначенную для поцелуя или удара головой. И прошипел: «Ваши шизофренические конфабуляции меня не впечатлили, господин Ян. Время истекло, сейчас 11.28. Вы пришли на две минуты раньше. Встреча окончена».
Знаю только, что я рассердился, причём исключительно из-за того, что он решает, когда давать свисток, означающий конец матча, а это случилось сразу после его слов «ваша шизофрения». И я, встав, треснул по столу так, что люди за соседними столиками начали поворачиваться к нам, прервав свои разговоры. Это молчание придало мне наглости наброситься на него и опозорить перед теми, кто прекрасно знал, кто он такой, и даже склонял голову в смиренной благодарности, если только его взгляд падал на кого-нибудь из них.
— Вы, герр Клаус, читали мой роман, если вообще читали его, таким же образом, прошу прощения, как шлюха обращается с невесть каким попавшим ей в руки членом! Это роман вовсе не о средневековье, а о современном мире! Скорость важнее красоты! Смерть индивидуальности и стиля! Бестселлер: одна и та же буква на одной и той же машинке! Человек: кибернетическая машина, которая жрёт, срёт и врет, как говорят Делёз и Гваттари в своём «Анти-Эдипе»! Вы даже не упомянули две мои главные идеи: верность и бессмертие. Вы их просто не заметили, выискивая в романе только злое: болезненное, безумное и патологическое. Потому что это то, что нравится читателям! Вы, Клаус, идеальное биологическое доказательство того, что не всегда яйцеклетку оплодотворяет достойный сперматозоид. Лучшего описания для вас нет!
Клаус потерял дар речи: я уверен, что ему в жизни никто не говорил ничего подобного на понятном английском языке и к тому же в жуткой тишине перед сотней людей. Но он собрался с силами и сумел сохранить внешнее спокойствие. Теперь уже я, склонившись, вошёл в его самую интимную зону и сказал тихо, так, чтобы только он мог слышать: «Вы жалки. Бьётесь за две минуты, а ведь вы, как и все люди, бессмертны. До свидания, господин Клаус».
Тут я повернулся и направился к выходу с ясным чувством, что сыграл отличную драматическую сцену.
Но не успел я дойти до двери-гармошки на выходе из зала, как за моей спиной послышались возгласы и панические крики, то по-английски, то по-немецки: «Помогите! На помощь! Вызовите скорую! Есть здесь врач?!»
Я обернулся и увидел, какой впечатляющей кинематографической сценой мне ответил Клаус, вернее — тот, кто раньше переоделся в мою кожу, а теперь был одет в кожу литературного агента; — ответил жестоко и с кинематографической реалистичностью, потому что Клаус Шлане лежал на полу в агонии, его ноги, руки и лицо бились в страшных конвульсиях, а кто-то кричал: «Сердечный приступ, это сердечный приступ, принесите виски!»
Виски был нужен и мне. Подобно убийце, сбежавшему с места преступления, я зашёл в маленький бар напротив и выпил залпом две стопки. В голове пронеслись слова: «Предположим, вы здесь и сейчас умрёте, а там продолжите жить, не зная, что здесь умерли, то есть, вы, по сути, бессмертны? И вы никогда этого не узнаете, потому что, когда вы умрёте и там, вы сразу же переселитесь в какое-то третье, четвёртое одновременное существование…»
Пятнадцатью минутами позже санитары вывезли через дверь-гармошку накрытый простынёй труп на носилках с колесиками. На большом пальце левой ноги, выглядывавшем из-под простыни, была бирка с надписью: Клаус Шлане, causa mortem: Infarctus myocardii acutus.
За мной никто не пришёл, потому что никто не арестовывает ни дьявола, ни того, кто его призывал, потому что дьявол не подлежит следственным действиям. Он и так достаточно чёрный, поэтому нет необходимости кому-то дополнительно очернять его на судебном процессе, доказывая его вину, тем более при несчастном случае. Это бесполезная вещь, как красить чёрную стену чёрной краской.
* * *
Всё есть то, что есть, а не что-то другое, и этого нельзя скрыть.
Так что смерть Клауса Шлане была смертью, а не чем-то иным, и её нельзя скрыть. Но была ли смерть Клауса несчастным случаем или убийством? Если это было убийство, то оно не могло быть несчастным случаем, а лишь преднамеренным действием, осознанным интенциональным актом, и скрыть этого никто и никогда не сможет. А если это было не убийством, то было случайностью. Но: ведь случайностей не существует, и даже самое маленькое зёрнышко кунжута с бублика является значимой единицей, которая однажды обретёт своё значение, вброшенное в рулетку и синтаксис жизни? Чем был я в случае со смертью Шлане? Семечкой кунжута или тараканом? И что убивает человека, если таракан залезет ему в рот за застрявшим там зёрнышком: зёрнышко или таракан? Скажем, у Клауса был высокий уровень холестерина и триглицеридов из-за баварских сосисок и пива, которые он наверняка обожал, судя по его брюху и лицу, походившему на толстую задницу; но это только зерно, которое само не может убить; значит я был тараканом, а в протоколах вскрытия приводится и причина смерти, causa mortem: таракан, а не крошка. То есть получается, что я пришёл, чтобы покормиться за счёт Клауса Шлане, ожидая, что он скажет мне: «Гениальный роман, напечатаем его тиражом в три миллиона экземпляров!», чтобы моё самолюбие стало тонуть в этих взбитых сливках из гноя? И поскольку этого не произошло, я решил отомстить? Во всяком случае, то, что произошло с Клаусом Шлане, меня глубоко поразило: было ясно, что я каким-то образом, пусть и не вполне понятно как, связан с его смертью и что
