легко да проворно в бор нырнет. Только ее и видели.
Никто кроме нее не знал самых коротких, да тайных тропинок к заводу.
Всем селом были приписаны люди к заводу. Не раз проводила Парашка матерей и жен на свиданье к сыновьям и мужьям по этим тропинкам глухим в завод и обратно.
Вот так и росла она сильная, вольная.
Как говорят старики, и красотой бог не обидел, на что портяная рубаха груба, да колюча, а к Парашке и она шла — одним словом, цвела Парашкина красота, будто цветок Марьин корень.
Да не только Парашкина красота людей привлекала. Первой песельницей девка была, а пела, — всем душу грела, сердце веселила.
Прослышал про Парашкину красоту коногон с домны заводской Никита Старков. Первый мастер был в домне и тоже петь любил, а когда запевал полным голосом, то говорят лучины гасли и стекла в окнах дрожали. Проворный был парень, на все руки умелец, и отцу помогал и себе кусок добывал.
Увидел Никита Парашу впервые в Троицын день, когда девушки венки в пруд бросали. Запомнились парню ее глаза и пенье сердечное.
А на Красной горке, на свадьбе у подружки Парашиной, на всю жизнь приворожила она его своей красотой, да песнями девичьими.
Зацвела с той поры и у Параши на сердце любовь. Не смогла с этого дня она позабыть про Никиту: то вспомнит походку, то черные кудри его.
«Орел, а не парень», — думала она, а Никита в Петровки наметил сватов подослать, да вдруг все перепуталось.
Старшего брата Параши, которого она за отца почитала, живым не стало. Его заковали и в гору работать отправили. Бунтовал, правду прикащику в глаза сказал, что грабитель он — прикащик-то, ну тут его мигом схватили — в пожарку, а там кандалы и надели.
Не прошел месяц, как он кончился. Похоронили его на старом кладбище, а сами всей семьей пошли в курени, уголь жечь.
Затосковала Параша в куренях по Никите, но виду своим не показывала. Вместе с птицами вставала она, за работу бралась и при ночной заре с ней расставалась. Работа ее любому парню под стать была, а Параша с ней справлялась и ровно еще красивей становилась.
Как-то раз поехал управитель завода с гостями из Петербурга в лес на охоту, козуль бить. Плохо он знал лес, а людей и того хуже. Ненавидел его народ за притеснения всякие, а жену управителя злой ведьмой прозывали. Знатная барыня была, а скупая и придира. На что по всему заводу известная была старая Дарья кривая, да рябая, так барыня куда пострашней с лица Дарьи была, а хотела, чтоб красивой ее почитали.
Так вот охотились господа, охотились в лесах вековых и заблудились. Встретились им по дороге возчики с углем из куреней. Спросили парней господа, как поближе дорогу в завод найти. Парни возчики отборный был народ. Не сговаривались, а порешили над господами шутку сыграть, хоть при встрече для виду закон соблюли — глубоко, до земли поклонились, шапки сняли, а дорогу показали совсем в другую сторону — не в завод, а в храпы, из лесов лес.
Ежели не знать там тропок, — сроду не выйдешь. Много гибло народу в храпах.
Вскочили на сытых коней господа и помчались по тропке, куда возчики указали.
Опять крутились они по горам и лесам, крутились и на курень наскочили. Встретил их Палкан — старый дворняга. Скотине неведомо было, как отличить господ от лакеев. Взялся он лаять на них, как оглашенный. Один из господ длиннющим кнутом так огрел пса, едва он успел скрыться под крылечко.
Господа с коней соскочили. Приказали Таисье воды пить им подать. Таисья крикнула дочку. Хоть и недосуг было Параше, уголь помогала она грузить старику Петрухе, но послушалась мать. Сходила на ключ за водой, в чистом жбане ее господам подала, — тут судьба ее и решилась.
Увидали ее господа. Промеж себя переглянулись. Управитель стекло приставил к глазу своему, чтобы было видней. Потом пролопотал приезжим не по-русски, ткнул хлыстом на Парашу, обернулся к ней и громко, как глухой, прокричал: «Слушай девка беспутная. Беру я тебя к барыне в услуженье». Ткнул ей руку в лицо: «Целуй, мол, за барскую милость».
Поначалу и вправду будто оглохла Параша от слов управителя.
Поглядела кругом, гордо головой тряхнула: знай, мол, нас простых деревенских. Вскочила на плетень, перемахнула его. Только ее и видали… Так и остался барин ни с чем… От злости его даже скосило.
Дня три Параша в лесу пропадала, а домой воротилась, мать ее не узнала. Аж почернела вся. Слегла в лежку от хвори неведомой.
Знала Параша с Таисьей, что значит быть в услужении у барыни старой. Мстила она девкам простым за их красоту и молодость нежную. Давно слух в народе шел, что ни одна девка в управительском доме погибла. Федосья Старкова — красавица писаная руки на себя наложила в Крещенский сочельник от щипков барыниных да побоев — повесилась. Безответных Авдотья в пруд бросилась из-за любимых господских собачек. Как ни была умна, да терпелива Марья Волкова и та не выдержала — к киржакам в скиты ушла и все через барыню злую.
Никита ничего не знал про горе Параши. Тосковал он о ней, тосковал и не выдержал. Решил он пойти к Парашиной матери в ноги поклониться, в родню попроситься.
Да видно не в радостный день он пошел. С самого утра работа из рук у него валилась. Стал подниматься по настилу с рудой наверх домны, чуть телегу вместе с конем с настила не опрокинул. Взял кайло, хотел руду долбить — ногу себе сильно поранил. Привязал лопух к ноге, бросил все и, не дождавшись ночи, зашагал в Никольское.
Шел он, шел не останавливаясь, от легкого ветерка в себя пришел. Видит, дорога совсем не та. Горы чернеют, вековые сосны шумят по обоим сторонам дороги. В Урал пошел, с дороги сбился и свернул на тропинку еле приметную. Еще плутал он по лесу, из сил выбился. Темнеть стало. С земли сыростью потянуло.
Вдруг он почуял запах паленого леса. Пошел на него и на курень наткнулся. Видит избушка стоит.
«Вот отдохну, у добрых людей ночевать попрошусь, рассветет, доберусь и в Никольское».
В избу зашел. Встал у порога. Снял лапти, онучи. Поклонился в угол передний, посмотрел на огонь, лучина над ведерком горела — и замер на месте…
С печки глядела Параша. Бросился он к ней. Всю хворь как рукой сняло с Параши. Соскочила с печки она. Все рассказала ему. Как им с матерью
