прав. Брони у Оливера нет. Он чувствует чужую боль – в буквальном смысле, он ее видит, ощущает, словно пульсирующую черную звезду. Иногда боль бывает маленькой и острой, в других случаях она подобна гейзеру, бьющему из человека. Выплескивающему страх, тревогу, душевную травму. Люди делились болью с Оливером. И он не мог ее отключить.
Мама продолжает:
– Да, понимаю, что это, пожалуй, самый стремный, самый тухлый день, чтобы говорить об этом, но твой отец при смерти, и предложение купить дом…
Подождите, дедушка умер? Оливер его совсем не знал. Ни разу с ним не встречался. Даже сомневался, что и мама когда-либо с ним встречалась, да и папа почти не говорил о своем отце, – и тот умер?
– Мэдс, ты что, серьезно?
– Ладно, понимаю, бред. Но выслушай меня…
– Не хочу думать об этом. И говорить. Нет. Нет!
– Это в округе Бакс. Потрясающий район, рядом университет. Хорошая работа, чистый воздух, к тому же дом твоих родителей стоит на участке площадью двенадцать акров.
– Тринадцать акров. Тринадцать – число несчастливое.
– И для моей работы это также будет хорошо, Нейт. Я смогу устроить мастерскую, у меня будет отдельное помещение. К тому же ты всегда говорил, что у тебя есть знакомые в управлении охоты и рыболовства. Это было бы гораздо лучше, чем таскаться по улицам этого долбаного города. Ты постоянно говоришь, что полицейские изменились. Стали злее, жестче. Хуже. А еще Нахид сказала, что Оливеру будет полезна близость к природе, и если мы выберемся из города…
– Господи, Мэдс, уймись! Это полная ерунда!
– Нейт, милый, дорогой, я понимаю, как тебе тяжело. Твой отец был…
– Есть. Он еще жив, и он худший из худших, Мэдс. Самовлюбленный социопат, жестокий мерзавец…
– Да, конечно, но…
– И ты ни разу с ним не встречалась. Ты его не знаешь. Совсем не знаешь.
– Но он умрет. Неужели ты не понимаешь? Холодный и бездыханный, он будет лежать в земле, а этот дом станет нашим, и, может быть, ты получишь от своего отца хоть что-то хорошее – возможность бежать из города, снять давление со своего сына, новую работу для меня (твоей любимой женушки), так почему же не согласиться? Может быть – ну может же такое быть, – твой отец просто захотел так…
– Даже не говори такое! Знаю, ты предпочитаешь видеть во всем светлые стороны – и в людях тоже. Но нет, в этом человеке светлой стороны нет. Один сплошной мрак.
– Ты мог бы как-нибудь рассказать об этом.
– И пережить все заново? И заставить тебя мучиться? Нет уж, спасибо. Просто поверь мне на слово: никакой светлой стороны нет. Скорпион всегда жалит лягушку[7].
– Ну хорошо, хорошо. Но в данном случае все может быть по-другому.
– Господи, Мэдс! То же самое раз за разом повторяет лягушка!
– Твой отец умрет. Что плохого он сможет нам сделать?
– Не знаю, Мэдс. Олли не захочет переезжать. Школа ему нравится…
И это действительно было так. Оливеру правда нравилась школа. Школа Растина представляла собой маленькое милое частное квакерское[8] заведение, однако после сегодняшнего разве он сможет в ней остаться? У него не было никакого желания возвращаться туда. Поэтому Оливер сбросил одеяло, распахнул дверь комнаты и босиком прошел на кухню. Он застал своих родителей в противоположных углах, настороженно смотрящих друг на друга.
– Я слышал ваш разговор, – прежде чем родители его заметили, сказал Оливер. – Вы забываете, что квартира у нас маленькая, а стены тонкие.
Родители в панике обернулись на него. Затем переглянулись.
Лицо отца потемнело от боли, которая выплеснулась у него из груди, разливаясь пятном. Боль пульсировала, не собираясь уходить. Обыкновенно она словно сдерживалась невидимой стеной, однако сегодня, похоже, боль преодолела преграду подобно кровавому черному зверю, вырвавшемуся на свободу. В матери также присутствовала боль – но только обузданная. Или, по крайней мере, подавленная.
По опыту Оливер знал, что у каждого человека боль своя, особенная: у одних – маленький сгусток, у других – хаотический огонь. У одних похожа на приливную волну, а у других напоминает яд, разливающийся по жилам, или растущий синяк, или тени на воде. Оливер не понимал, что это значит, чем объясняется и, главное, почему он проклят такой способностью, – но, сколько он себя помнил, боль была видна ему всегда.
Оливер ненавидел это. Однако порой необычная способность оказывалась полезной.
– Привет, парень!.. – начала было мама, однако Оливер не дал ей договорить.
– Я хочу уехать отсюда. Я слышал ваш разговор и хочу уехать отсюда.
– Уверен? – спросил отец.
– Да. – Олли кивнул. – В городе… тяжело. – И это действительно было так. Шум. Огни. Непрекращающийся гул. Но хуже всего – люди. Люди хорошие. Но боль… Она повсюду. Такое обилие боли грозило его сокрушить. Как это произошло сегодня во время занятий по безопасности. Боль неудержимой волной захлестывала Оливера изо дня в день. И становилось только хуже. Боль нужно было унять. И, быть может, переезд поспособствует. Быть может.
– Хорошо, сын, – натянуто улыбнувшись, сказал Нейт. – Хорошо.
Вопрос был решен.
Семейство Грейвзов стало готовиться к переезду.
5. Единственное условие
Вот дом:
Каменный сельский особняк в колониальном стиле, чьи старые кости воздвигнуты в конце восемнадцатого века. Высокое здание с узкими плечами, оно отбрасывает необычайно густую тень, когда солнце всходит позади него. Дверь красная. Козырек над ней зеленовато-голубой. Однако и та и другая краска давно выцвела и шелушилась, подобно струпьям на теле прокаженного. Плитки, которыми вымощена дорожка, потрескались и раскололись, и растущая в трещинах трава сделала их еще шире. На окнах висела паутина, как старая, так и новая. Крытая шифером крыша находилась в ужасном состоянии, многие листы лопнули и оторвались. С электрических проводов свисала глициния, а ядовитый плющ и дикий виноград с пятипалыми листьями заползли на стены, словно стремясь затащить дом под землю. Природа хотела забрать его себе.
Точно так же как деревья зловеще нависали над домом, сам дом, казалось, зловеще нависал над Нейтом. Какое-то головокружительное мгновение ему казалось, будто красная входная дверь распахнется настежь и дом подастся вперед, а дверной проем превратится в раскрытый рот. Который поглотит и проглотит его. От дома веяло смрадным запахом и кошмарными снами.
Нейт разглядывал дом своего детства, который не видел много лет, и вдруг позади послышался шум двигателя и шорох камней под колесами.
Поверенный Рикерт проехал по длинной дорожке, вымощенной растрескавшимся асфальтом, на
