Я не обижаюсь на него. Прекрасно понимаю, что давно заслужил: и за двойки в школе, и за отчисления из института, и за ночные нелегальные гонки, которые я провожу, и за подпольные бои без правил, которые я организовываю, и за травку, которую прятал в своей комнате.
Мама издает легкий стон и открывает глаза. Смотрит на меня из-под прищуренных век.
— Мам, привет, — тихо говорю и беру ее за руку.
Родительница несколько раз прикрывает и снова открывает веки, пока не распахивает их полностью. Долго смотрит на меня большими синими глазами.
— Привет, сынок, — произносит едва слышно.
— Как ты себя чувствуешь? Позвать врачей?
— Не надо, все хорошо, я просто спала. Дай попить.
Я тут же подскакиваю со стула и наливаю воду в стакан. Подношу к маминым губам и помогаю пить, придерживая голову.
— Спасибо, — произносит чуть более уверенным голосом и откидывается на подушку. Я возвращаюсь на стул и снова беру ее руку в свою.
— Мам, я хочу тебе кое-что сказать.
— Что такое?
— Мам, прости меня, пожалуйста, — быстро шепчу и еще сильнее сжимаю ее ладонь.
— За что? — удивляется.
— За все. За то, что в школе не учился. За то, что хулиганил всегда. За то, что занимаюсь нелегальными делами. Клянусь тебе, я все это брошу и доучусь в институте. И еще, мам: я не наркоман. Правда. Я не употребляю наркотики.
Родительница смотрит на меня мучительно долго, и я замечаю, как ее глаза наливаются слезами.
— Миша, ты обещаешь мне, что больше никогда не будешь пробовать эту дрянь?
— Обещаю! Клянусь! Я правда не наркоман. Я эту марихуану, которую нашли в моей комнате, не курил. Просто положил ее в ящик стола и забыл. Она, наверное, год там пролежала, я даже не вспоминал о ней до вчерашнего дня.
Мама смотрит на меня с явным недоверием.
Ну вот почему она мне не верит!? Я ведь говорю правду! Я действительно не курил эту травку, которую домработница нашла в моей комнате. Хотел попробовать, но забыл. Так она целый год и провалялась.
— Мама, я тебе клянусь! Я не наркоман, никогда им не был и никогда не буду!
— Хорошо, сынок, — тихо говорит. — Я тебе верю.
— И я обязательно окончу институт, — напоминаю ей. Меня отчисляли уже четыре раза, но родители по связям каждый раз восстанавливали обратно.
— Хорошо.
Я кладу голову на мамину больничную койку и обнимаю родительницу одной рукой.
— Ты самая лучшая мама на свете. Прости, что всегда доставлял тебе одни проблемы.
— Не говори так. — Она гладит меня свободной от капельницы рукой по голове. — Ты прекрасный сын, и я очень тобой горжусь.
Было б чем гордиться. Но вслух я это не говорю.
— Миша, какой сегодня день?
Ну вот, я так и знал, что она спросит. А сегодня мой самый ненавистный день.
— 18 августа.
— Сынок, надо съездить…
— Да, мам, я помню. Съезжу.
— Не забудь цветы.
— Не забуду. Тюльпаны.
— Да, и обязательно постой чуть-чуть на могиле. Не уходи сразу. А то я тебя знаю.
— Мама, я все сделаю, как надо, не переживай.
— Хорошо, Миша, поезжай уже.
Целую маму в щеку и выхожу из палаты. Я останавливаюсь у своего мотоцикла возле больницы, но не сажусь сразу уезжать, а стою немного, чтобы привести мысли в порядок. Прикуриваю сигарету.
Как же я ненавижу 18 августа. Каждый год в этот день мать таскает меня на кладбище к какой-то незнакомой мне женщине. Она была лучшей подругой родительницы и крестила меня, но я ее не помню. 18 августа у нее день рождения, и каждый год в этот день мама под руку со мной приходила на ее могилу, возлагала букет тюльпанов и сидела в задумчивости, глядя на надгробный камень.
А я каждый раз не знал, куда себя деть. Сокрушаться из-за смерти незнакомой мне женщины, я не мог. Но вроде как она была маминой подругой, и для родительницы это важно, поэтому я стоял рядом с ней и делал вид, что тоже скорблю.
И хоть на самом деле я никогда не грустил, но на целый день настроение оставалось гадким. Я не могу описать это словами. Просто, когда мы возвращались домой, я заходил в свою комнату, закрывался там на целый день и вообще не выходил. Лежал на кровати и тупо смотрел в потолок. На душе скребли кошки.
Какая-то незнакомая мне женщина погибла много лет назад, и по причине того, что она была маминой подругой и крестила меня, мы каждый год таскаемся к ней на кладбище. И вроде мне не должно быть до этого дела, но, блин, каждый раз после этих походов на могилу меня выворачивает наизнанку.
И вот сегодня я должен поехать один, потому что мама лежит в больнице. Напоминаю, что по моей вине.
В несколько затяжек докуриваю сигарету, отбрасываю в сторону бычок, надеваю шлем и еду на гребанное кладбище. По дороге останавливаюсь у цветочной будки и покупаю тюльпаны. Дебильные цветы, но мамина подруга их любила.
Быстро нахожу семейный склеп Степановых, а там и могилу этой женщины. Кладу ей цветы и опускаюсь на лавочку рядом. Смотреть тут больше не на что, поэтому я смотрю на надгробный камень:
Степанова Виктория Валерьевна.
Сколько нужно посидеть, чтобы считалось, что я выполнил свой долг? Мать может тут находиться часами. Мне ведь не нужно столько же?
Достаю из кармана джинс телефон и залезаю в соцсети, но тут же себя одергиваю и убираю его обратно. Это неприлично. Мама расстроится, если узнает, что я завис в телефоне.
Силой заставляю себя просидеть тут 15 минут. Потом еще пять. 20 минут ведь достаточно? Думаю, да.
С чувством выполненного долга я встаю со скамейки, бросаю на надгробный камень последний взгляд, мысленно прощаюсь со Степановой Викторией до следующего 18 августа и направляюсь на выход. Я не готов приходить на ее могилу чаще, чем раз в год.
На удивление чувствую себя неплохо, но я знаю, что это обманчивое ощущение. Весь этот проклятый день мое настроение будет на нуле: я буду зол и раздражителен. Поход на кладбище 18 августа имеет надо мной какую-то странную силу.
