прыгает через ручьи, он пробирается через болота, без отдыха, без остановок. На воронов, гадюк и лис он не обращает внимания; ни на одну рыбу он не смотрит, ни на одну кошку, ни на одну курицу, ни на одного селезня. «Пусть будут одноглазые или двуглазые — по мне хоть и слепые, — думает он. — В этот раз я не позволю себя запутать!»
Однако в конце этого длинного дня он стоит снова перед мельницей в Козельбрухе. Сегодня его встречают мукомолы: Лышко с язвительной речью, остальные в молчании и скорее с состраданием. Крабат близок к отчаянию. Он знает, что должен смириться, но не желает и думать об этом; он пробует в третий раз, этой же ночью.
Побег с мельницы не составляет для него труда — а дальше всё время на Полярную звезду! Пусть он и оступается, пусть наставит себе во мраке шишек и царапин — главное, чтоб никто его не видел, чтоб никто не смог околдовать…
Недалеко от него кричит сыч, затем сова проносится мимо; немного погодя обнаруживает он в свете звёзд старого филина: близко, рукой подать, сидит он на суку и наблюдает за ним — правым глазом, левого у него нет.
Крабат бежит дальше, он падает, запинаясь о корни, оступается в канавы с водой. Он почти уже не удивляется, что с рассветом в третий раз стоит перед мельницей.
В доме в этот час ещё всё тихо, только Юро шумит на кухне, он возится у очага. Крабат слышит его и заходит внутрь.
— Ты был прав, Юро — отсюда невозможно убежать.
Юро даёт ему попить, затем замечает:
— Тебе бы надо умыться сначала, Крабат.
Он помогает Крабату снять мокрую, испачканную кровью и землёй рубашку, он наполняет для него водой чан и говорит затем — серьёзно и без своей обычной дурацкой ухмылки он говорит так:
— Что не получилось у тебя одного, Крабат, то, возможно, получится, если двое будут действовать сообща. Давай мы с тобой вместе попробуем, в следующий раз?
* * *
Крабат проснулся от возни мукомолов, когда они поднимались по лестнице и расходились по постелям. Он ещё отчётливо ощущал вкус колбасы на губах — он не мог проспать долго, несмотря на то, что во сне прожил два дня и две ночи.
На следующий день, рано утром, случилось так, что он на мгновенье остался с Юро наедине.
— Ты мне приснился, — сказал Крабат. — Ты мне во сне кое-что предложил.
— Я? — откликнулся Юро. — Значит, это была отменная чушь, Крабат. Ты лучше всего плюнь на это!
Тот, с петушиным пером
На мельнице в Козельбрухе было семь поставов. Шесть использовали постоянно, седьмой — никогда, поэтому его называли Мёртвым Поставом. Он находился в задней части мукомольни. Сначала Крабат держался мнения, что там, должно быть, стержень в колесе сломан, или заклинивает вал, или что-то повреждено в ходовом механизме, — но вот, подметая однажды утром, обнаружил, что на досках пола под стоком Мёртвого Постава рассыпано немного муки. При ближайшем рассмотрении он обнаружил следы свежей муки и в ларе, как будто после работы его недостаточно тщательно вытрясли.
Прошедшей ночью на Мёртвом Поставе мололи? Тогда, должно быть, это происходило тайно, пока все спали. Или не все спали этой ночью так же глубоко и крепко, как сам парнишка?
Его осенило: мукомолы сегодня появились за завтраком с мрачными лицами, впавшими глазами, некоторые украдкой зевали; теперь это казалось ему очень подозрительным.
С любопытством поднялся он по деревянным ступеням на помост наверху, с которого зерно для перемолки мешками высыпалось в воронкообразный ковш, откуда потом бежало через потрясок между жерновов. Когда мешок опрокидывают, зёрнышки всегда неизбежно просыпаются и мимо — только зерна под ковшом не было, как того ожидал Крабат. Рассыпанное валялось на помосте и на первый взгляд смотрелось как галька; на второй оказалось, что это зубы — зубы и осколки костей.
Ужас охватил мальчика, он хотел закричать, но ни звука не вырвалось из горла.
Неожиданно позади него появился Тонда. Крабат, видимо, не услышал его.
Он взял мальчика за руку.
— Что ты ищешь тут наверху, Крабат? Иди вниз, пока Мастер тебя не застукал — и забудь, что ты здесь видел. Слышишь меня, Крабат — забудь это!
Затем Тонда свёл его по ступеням вниз, и едва мальчик почувствовал половицы мукомольни под ногами, всё, что пережил он этим утром, в нём погасло.
Во второй половине февраля ударил сильный мороз. Им приходилось теперь каждое утро раскалывать лёд у шлюза. За ночь, пока мельничное колесо стояло, вода на лопастях замерзала толстой коркой — её также следовало сбить, прежде чем запускать мельницу.
Опаснее всего был лёд, нараставший на дне лотка. Чтоб он не парализовал работу колеса, время от времени двое подмастерьев должны были спускаться вниз и его скалывать — работа, которую никто особенно не рвался делать.
Тонда строго следил за тем, чтобы никто не увиливал. Но когда очередь дошла до Крабата, спустился в лоток сам — потому что такое не для мальчишки, как он сказал, тот может пострадать при этом.
Остальные были согласны, разве что Кито дулся как всегда, а Лышко заявил:
— Пострадать может каждый, если не будет осторожным.
Случайность то была или нет — именно в тот момент мимо шёл дурень Юро с полными вёдрами похлёбки для свиней в обеих руках; поравнявшись с Лышко, он споткнулся и окатил его с ног до головы помоями. Лышко разразился проклятиями, а Юро клялся, заламывая руки, что мог бы сам себе надавать пощёчин за свою невезучесть.
— Как представлю себе, — сказал он, — как ты будешь вонять в ближайшие дни — и это я во всём виноват… Ой-ой-ой-ой, Лышко, ой-ой-ой-ой! Не злись на меня, прошу тебя много-много раз, мне ведь и
