которых она, естественно, утонула. Но ни слова не сказала, просто оделась, придерживая живот. Похоже, все-таки придется съездить к врачу, слишком уж бледна девчонка.
Привез ее в ведомственную больницу и черным ходом провел к Нинке — та не раз наших сотрудниц (да и не только) осматривала. Конечно, не частная клиника, но зато тихо, спокойно и под контролем. И никто ничего не узнает — нам с куколкой лишние сплетни ни к чему. Нинка — тетка, конечно, склочная, но язык за зубами держать умеет.
— Давай, проходи, — хрипло велела моей красавице. — А ты здесь жди, кобель.
Минут через десять из кабинета раздался тихий стон и грубый голос Нинки, велевшей девчонке заткнуться. А еще минут через пятнадцать она и сама вышла.
— Ну ты и мудак, — закуривая сообщила горгулья, — порвал девку не слабо. Я ее там подзашила, ниче, переживет. Все через такое проходим. Но дней десять ее не трогай.
— Вот блядь, — я не удержался. Надеялся с куколкой порезвиться скоро, а тут такой облом — мне же командировка предстояла. — А может пораньше?
— Совсем дебил, да? Тут и так на 131 тянет… Совсем хочешь ее искалечить?
Не хочу.
— Ты хоть презиком пользовался?
Я смял сигарету, бросил на выщербленный плиточный пол и кивнул.
— Давай живее, — в приоткрытую дверь, прикрикнула на Ольгу Нинка, — вишь, кисейная барышня. Давай, шевели жопой.
— Эй, полегче, — рыкнул я на старую ведьму.
— Что, попробовал молодое мяско — голову сорвало? — ехидно прошипела карга в ответ.
Вот что с этой старой сволочью сделаешь? И ведь не уволишь — слишком много знает, слишком много повидала, да и услуги ее неоценимы — вон, все бабы наши к ней на аборт бегают, да и мы, порой, нуждаемся в услугах. Ей одной и можно так говорить — она мусор из избы не выносит, но и за словом в карман не лезет. А, и черт с ней.
Куколка вышла из кабинета медленно, хромая. Но снова ни слова не сказала — словно нас тут не было совсем. Ее молчание начинало уже напрягать — как бы глупостей не натворила.
Доехали до ее дома — огромного многоквартирного монстра, одного из тысяч в нашем городе. Остановился у подъезда, но выйти ей не дал — сразу нужно было расставить все точки.
— Слушай, малышка, — она на меня не смотрела, — понимаю, все пошло не так как планировалось. Но ты глупости не вздумай творить. Сама приехала, сама в спальню зашла, тебе ведь это понятно? Пойдешь в ментовку — данные о тебе у меня на столе будут через пол часа. Так что глупости из башки своей блондинистой выброси.
Она упорно молчала, глядя перед собой. Это злило, но я взял себя в руки.
— Отдохни, расслабься, — протянул ей внушительную пачку зелени, значительно больше того, что обычно даю дамочкам за ночь, — я тебя не забуду.
Посмотрела на меня и дернулась.
— Выпустите меня, — голос был тихим и без эмоциональным. Я погладил ее по растрепанным волосам.
— Спокойнее, куколка, — она сводила меня с ума, хотелось зажать ее волосы в кулак, впиться губами в губы, и целовать, пока пощады не попросит, но она смотрела на меня как затравленный зверь.
— Ладно, — я убрал руку, — бери деньги и без глупостей.
— Пустите меня, — тупо повторила она, игнорируя пачку долларов.
— Упрямая, — не знаю, нравилось мне это или нет, но определенно было интересно. — Иди. Скоро увидимся, куколка.
Разблокировал машину и подождал, пока выйдет и дойдет до подъезда. Сам выходить не стал — не хватало еще мордой светить в этом дворе.
Ничего, куколка, никуда ты от меня не денешься. И не таких обламывал, и все в итоге оказывались в моей постели, причем по своей воле. Не ты первая и не ты последняя. Но сейчас ты моя, только моя. И метку на тебе свою я оставил.
7
Только оказавшись в подъезде, я почувствовала себя в относительной безопасности и едва не сползла по стене. Меня затрясло так, что сумка с вещами выскользнула из рук и со стуком упала на бетонный пол, было тяжело дышать — я практически задыхалась, а сердце стучало с какой-то ненормальной скоростью. Ужас — это чувство затопило меня полностью, затмив все остальные. С ужасом я встретила утро, ужас сковал все мое истерзанное тело и заставил сделать все, что требовало чудовище, сломавшее мне жизнь. Когда я проснулась, когда увидела его в спальне, когда услышала этот голос, мне показалось, что внутри меня все заледенело, я боялась сказать лишнее слово, боялась хоть на секунду привлечь к себе его внимание. Молчала, сдерживая себя даже тогда, когда он привез меня в то кошмарное место, больше напоминающее мясной цех, чем больницу, молчала, когда страшная и грубая бабища нагло лезла в меня, зашивая на живую и комментируя свои действия оскорбительными выпадами, молчала, когда он предложил свои поганые деньги, промолчала даже, когда снова протянул ко мне руки. Молчала, надеясь на одно — скоро это все закончится, и я окажусь дома, в безопасности. И больше никогда, никогда не увижу его.
Его последние слова разбили все мои надежды.
Нужно было взять себя в руки и дойти до квартиры — не хватало еще, чтоб меня в таком виде увидели соседи. Я должна, просто обязана ради себя, ради мамы пережить весь этот кошмар так, чтобы никто ничего не узнал и не рассказал ей — она этого не переживет.
— Боже мой! Ольга, — ахнул надо мной знакомый голос той, кому на глаза совсем попадаться не следовало. Каратаева Лариса Петровна — подруга мамы и по совместительству — методист нашего факультета и секретарь декана, проживающая на этаж выше нас, гроза и ужас химического факультета, гоняющая студентов как сидоровых коз, сторожила секретариата, пережившая трех деканов и двух ректоров. Про нее у нас говорили: деканы приходят и уходят, а Ларочка остается.
Как могли подружиться две столь не похожие друг на друга персоны, как мама и Лариса — ума не приложу, однако факт остается фактом: прямолинейная и хамоватая, но по-своему добрая тетка стала частым гостем в нашем доме. Сначала я восприняла эту странную дружбу не очень-то хорошо, тем более, что сдержанностью и деликатностью Лариса Петровна не отличалась, но видя, как рада мама, которая разорвала отношения со всеми нашими родственниками, после смерти бабушки и деда, смирилась. Тем более, что как бы не любила Лара сплетни, ничего лишнего она маме не доносила и на меня не пожаловалась ни разу
