Руби это плохо. Очень, очень плохо.
— Да, нам нельзя больше так много пить.
Я сметаю вещи с журнального столика, отчаявшись найти свой телефон. Наконец, я нахожу его под коробкой от пиццы. Он отключен и весь в масле.
Когда я включаю его, то обнаруживаю восемь пропущенных вызовов и две эсэмэски.
— Дерьмо, дерьмо, дерьмо.
Я читаю его первое сообщение.
Перезвони мне. Сейчас же!
Я прикладываю телефон к своей раскалывающейся голове.
Мне не хочется просматривать следующее сообщение, но я знаю, что обязана. Он отправил его через час после первой эсэмэски.
Черт побери, я ненавижу себя за то, что заставил плакать тебя. Позвони мне, когда получишь это сообщение. Мне пофиг на твое похмелье. Нам надо поговорить.
Я долго смотрю на экран, снова и снова перечитывая его слова.
— Кэсси? Все нормально?
— Не знаю. Он сказал: «Нам надо поговорить».
— О, черт!
— Вот и я о том же.
Я звоню ему. Идет переадресация на голосовую почту.
— Привет, это Итан. Оставьте сообщение. Или нет. Пофиг.
Я скидываю.
— Черт побери!
— Всего семь утра, — говорит Руби. — а ты еще и разбудила его своей пьяной тирадой. Может дашь ему поспать?
— Я одолжу твою машину.
— Э-э… а ты не думаешь, что еще слишком пьяна для вождения? Я-то уж точно.
— Мне надо к нему, Руби.
Она потирает глаза.
— Ладно. Ключи на моем столике. Но может ты сначала примешь душ и переоденешься? На твоих сиськах пятна от пепперони.
Я оглядываю себя и совсем не удивляюсь, когда вижу, что она права.
— Руби, мы больше никогда не будем пить.
— Аминь.
Через полчаса, я уже стучусь в дверь Холта, в то время как чувства расстройства желудка и паники соревнуются в звании того, кто заставит меня блевануть первой. Когда он не открывает сразу, паника быстро выходит в лидеры. Я стучусь снова.
Через несколько секунд слышится шорканье, потом дверь немного приоткрывается, являя мне прищуренное лицо.
— Кэсси?
— Привет, Лисса.
— Сейчас семь тридцать утра.
— Знаю.
— И суббота.
— Прости. Твой брат дома?
— Нет, или я убила бы его к черту. Он пробубнил что-то о том, что идет на пробежку где-то полчаса назад. Надеюсь его собьет машина. Этот неуравновешенный идиот громыхал в квартире в три часа ночи. Ругался матом и кидал вещи, пока делал уборку.
— Он… делал уборку?
— Ага. Он убирается только тогда, когда выведен из себя. Он начал пылесосить около четырех утра. Между вами что-то случилось прошлой ночью?
— Э-э, дело в том, что я напилась и я… ну, думаю, я устроила ему взбучку по телефону.
— Ты звонила ему в пьяном виде?
Я морщусь.
— Очевидно.
— Ну тогда это многое объясняет. — Она зевает. — Хочешь зайти и подождать?
— Да. Если можно.
— Конечно. — Она открывает дверь, затем плетется обратно к себе в комнату. — Он не должен задержаться. Чувствуй себя как дома. Я вернусь в постель. Когда он вернется, стукни его по голове за меня, ладно?
— Хорошо. Спасибо. Прости, что разбудила тебя.
— Ничего страшного. — Она закрывает за собой дверь, и я принимаюсь оглядывать гостиную. Вокруг ни пятнышка.
Никогда еще вид убранной комнаты не вызывал у меня такого дурного предчувствия.
У меня болит голова, поэтому я сажусь на диван и листаю несколько минут журнал, пока не осознаю, что едва ли смотрю на него. Я кидаю его обратно и иду в комнату Холта. Его постель убрана с военной точностью. В середине кровати лежит раскрытый… о, боже!
Дневник?
Его аккуратным почерком исписаны обе страницы, а ручка лежит вдоль его корешка.
Искушение, вот как можно охарактеризовать то, что я чувствую при виде дневника Холта.
Желанию его прочесть почти невозможно устоять, но я знаю, каково это, когда в личную жизнь вторгаются и хоть я бы и отдала свою левую руку, чтобы заглянуть в его мозг, подрыв доверия не стоил бы того.
Я закрываю дневник, стараясь не смотреть на то, что он написал, и кладу его вместе с ручкой на прикроватный столик. Затем я забираюсь в постель и утыкаюсь лицом в подушку.
Мммм. Так хорошо пахнет.
Пожалуйста, пусть он не злится на меня. Позволь мне все исправить.
Пожалуйста.
Легкими движения что-то проходится по моей шее.
Губы. Теплое дыхание.
Я поворачиваюсь на встречу, желая большего.
— Кэсси?
Тсс. Ты спугнешь губы.
— Эй… ты проснулась?
— Нет. Шшш. Больше губ. Мой парень скоро вернется.
Губы вновь касаются меня. В другой форме. В форме улыбки?
Они двигаются вверх по моей шее, вдоль челюсти. Такие мягкие, но сопровождаются чем-то более грубым. Его подбородком. Щеками.
— А кто еще ты, думаешь, целует тебя?
— Хмм. Орландо Блум?
Губы застывают посреди поцелуя.
— Блум? Серьезно? Твой парень с легкостью надерет задницу этого щуплого англичанишки.
— Ты утверждаешь, что ты мой парень?
Все больше поцелуев задерживаются на моей шее, затем он нежно прикасается к моему уху.
— Я ничего не утверждаю. Это факт.
— Не может быть. Мой парень не такой ласковый.
Губы перестают двигаться. Он выдыхает. Напряжение переходит из его тела в мое.
Я сглатываю, глаза все также закрыты.
— Прости.
— За что?
— За то, что я сейчас сказала. За то, что сказала прошлой ночью. Дело в вине.
— Нет, дело не в нем.
— Ладно. Ты прав. Не совсем в вине, но оно подстегнуло меня.
Он заключает мое лицо в ладони.
— Кэсси, дело не в вине и не в тебе, и даже не в Руби, которая так поддерживала тебя на заднем фоне. Если это и чья-то вина, то моя.
Я тут же забываю об извинении, которое приготовила. Я открываю глаз.
— Э-э… что?
— Ты назвала меня херовым парнем, и была права.
Я открываю оба глаза.
— Я правда использовала эти слова?
— Да.
— Даже слово на «Х»?
— Да. Не буду врать, у меня даже стояк появился от этого.
Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него. Должно быть, он только что вышел из душа, потому что на нем только боксеры. Вид его обнаженной груди отвлекает меня. А что еще сильнее отвлекает, так это то, что он не пугается моего внимания.
Я качаю головой.
— Извини, но что именно ты имеешь в виду?
